Я подошел, сел рядом. Земля была уже теплой, хотя и чувствовалась еще весенняя сырость.
"А вы не простудитесь?"
Она улыбнулась и, не меняя позы, все так же, с закрытыми глазами, сказала:
"А я давно за вами наблюдаю: подойдете или нет? И не говорите, пожалуйста, банальностей. Хорошо здесь, верно? Я вторглась в ваш частный уголок? Но я этот уголок открыла раньше вас. А сегодня не думала, что вы тоже придете к озерку. Я сейчас уйду, нет сил подняться - так хорошо, верно?"
"Правда".
"Вы меня не прогоняете?"
"Нет, что вы!"
"Спасибо. Мне здесь хорошо. Давайте помолчим. Послушаем птиц".
Она так и сидела - откинувшись на ствол березы и уронив руки. И на меня не смотрела.
"Непонятный вы человек. Александр Валерьевич", - вдруг сама она нарушила молчание.
"Почему?"
"Да так. У вас что, нет никого близких? Почему вы все время проводите в парке?"
"А вы?"
"Я? - Она слабо улыбнулась. - Я отдыхаю. Если бы я могла уйти домой раньше..."
"Разве Сварог вас не отпускает?"
"Как я могу уйти? Андрей Михайлович наоборот - прогоняет меня. Вот я и хожу по парку. Похожу с полчасика, а потом вернусь. А он меня, знаю, ждет. И мы снова работаем. Почему вы его зовете Сварогом? Неприятно слышать".
"Его все так зовут".
"Все - может быть. Но к вам-то он относится иначе".
"Почему? Вы шутите... Да, по-моему, ему самому нравится, когда его называют Сварогом".
"Ничего вы не знаете. Все вам кажется..."
"А вы знаете?"
"Да. Знаю".
Она это сказала таким тоном, что разговор сразу иссяк.
"Мне пора, - сказала она, встряхнувшись. - Вы на меня не очень сердитесь?"
"За что?"
"За то, что я вторглась в вашу частную жизнь".
Я посмотрел на нее: смеется? Посмеивается.
"Это ведь ваш, оказывается, уголок. Значит, ваша, а не моя частная жизнь".
"Вы с этим согласны? - улыбнулась она, обрадовавшись. - Тогда я оставляю за собой право сохранить это озерко в своих частных владениях".
Она убежала легкой, танцующей походкой - словно поочередно кружась то с сосной, то с осинкой, то с березкой... Что же мне было делать? Искать себе другой уголок? Сознаньем я понимал, что так и надо сделать. Да, сознаньем я это понимал. А ноги... А ноги меня на следующий день сами привели к озерку. И опять я ее застал в прежней позе: голова запрокинута на ствол березы, руки опущены, на лице - безмятежность и покой.
"Не бойтесь, - позвала она меня, - не укушу. Посидите рядом, я вам не буду мешать".
Там, под плакучей березой, все и случилось. И хотя уже два года минуло, до сих пор не могу отделаться от мучительного чувства стыда: залитый солнечным светом пригорок, Тая в белой блузке и я сам, наполовину обнаженный... Меня трясло словно в лихорадке, я скрипел зубами от ненависти к самому себе, не сумевшему справиться с мутно-кружащим голову чувством, я готов был головой биться о землю, только бы исчезло это проклятое, бесстыдное солнце.
Видимо, она поняла, что со мной творится. Чуть повернула голову, прикоснулась губами к моей щеке и прошептала:
"Тебе плохо? Закури. И мне дай". По моим понятиям, после того, что произошло, я должен был сделать предложение. И я его сделал - на следующий день. Дождался, когда выползет из своего вытяжного шкафа и удалится Сварог, и пошел к симбиозникам. Тая стояла у окна, наверное, она знала, что я приду. Но мое "здравствуйте" словно не услышала - даже головы не повернула.
"Тая, я хочу у вас просить прощения", "За что?" "За вчерашнее".
Она помолчала, потом повернулась и подошла ко мне. Покачала головой, усмехнулась, поправила галстук.
"Не надо об этом, Александр Валерьевич. Я ведь сама этого хотела".
Я знал. Уже потеряв голову, не владея ни собой, ни руками, я вдруг услышал: "Не надо. Я сама". Удивительно, сколько достоинства было в этом: "Я сама..."
"Тая, - чувствуя, как начинают гореть уши, продолжал я свое идиотское объяснение, - я вел себя недостойно. Простите меня. Я хочу, чтобы вы стали моей..."
"Не надо, - быстрым движением прикрыла она мой рот ладошкой. - Не говорите больше ничего. Я все знаю сама".
Усмехнулась еще раз - невесело, с легким вздохом и добавила:
"Будем считать, что ничего не было. Идите, мне нужно позаниматься".
Дня три я уходил из лаборатории вместе со всеми, потом опять остался нужно было, срочное дело, а часов в восемь ноги меня сами понесли в наш "частный уголок". Но ее там не было.
А на следующий день она зашла ко мне в лабораторию.
"Глупо все это. Пойдемте, побродим".
И мы действительно погуляли - так, для вида. А потом я очнулся под той самой плакучей березой...
Это с виду кажется: что особенного? Зашел человек в гермокамеру, пробыл там пару недель или месяцев, можно сказать, в стерильных условиях, в уюте, в комфорте, питаясь строго по графику, хотя и лиофилизированными, то есть высушенными в вакууме продуктами - тут мы ничего не изобретали, а договорились с московским комбинатом, чтобы нам выделили те же продукты, которыми кормят космонавтов, - это, однако, только с виду кажется просто.
Чтобы облегчить себе задачу, мы через клинику, городскую, конечно, своей нет, пропустили всех потенциальных кандидатов в испытатели - и парней, и девушек. Нескольких из них пришлось после этих обследований направить на лечение - даже не подозревали, что носят в себе патогенные микробы и скрытые болезни. Затем все прошедшие обследования в городской клинике и выдержавшие тесты психоневрологов поступили в спортивнофизкультурный диспансер - тоже была проблема! Если в городскую больницу наших испытателей не берут, потому что они здоровы, то в этот диспансер - потому что они не спортсмены, а обыкновенные смертные. Но тут у нас было безвыходное положение: исследования на велоэргометре, исследования основного обмена веществ под нагрузкой и прочие эксперименты с сердцем мы могли провести только в этом диспансере, ибо только там была нужная аппаратура.
И вот когда, наконец, кандидаты - а их вначале было около сорока человек - прошли все этапы медико-биологических пыток, как они выражались, и мы разобрались с их материалами, оказалось, что более или менее уверенно мы можем располагать контингентом испытателей всего в шестнадцать человек, причем девять из них - девушки. Все остальные отсеялись по разным причинам. Конечно, список "золотого фонда" мы периодически обновляли - каждые три месяца всех кандидатов прогоняли по новому, несколько облегченному кругу исследований, некоторых, особенно девушек, приходилось из "золотого фонда" исключать потому, что выходили замуж и становились матерями, двоих парней, несмотря на героические усилия Хлебникова, призвали в армию - вот и приходилось список обновлять. Однако больше твердых десяти кандидатов в испытатели - ребят и девушек соответственно - мы не имели никогда.
