Вот что еще можно прибавить к тем ощущениям сентябрьского утра на Увильдах? Когда солнце показалось из-за горизонта – еще неяркое, в гарнире далекого тумана – волшебный хоровод ярких точек на небе распался, догорая мелкими осколками утерянного рая. Рассвет разгорался – гасли огни ночные. Последней померкла Венера, утренняя звезда всех влюбленных. В наспех сколоченных сараях и недостроенных пентхаузах спали жрицы её в объятиях давно немывшихся строителей. Сколько бы я мысленно не перебирал различные варианты суждений, никак не мог объяснить себе их поведения – мужчин и женщин, дорвавшихся до безрассудного пьянства и секса.
День начинался…
То была последняя наша совместная поездка с Гешей на Увильды. За это время я так к нему привык, что, наверное, доверил бы ему, как самому лучшему корешу, стоять на стреме, если однажды рискну ограбить банк. Но поскольку вероятность такого развития событий крайне мала, то скажу точнее – мы расстались с Геннадием Федоровичем, увы, навсегда.
Где кончаются воспоминания и начинается мечта?
День на исходе. Я пишу эти строки, сидя у окна и распахнутой двери в лоджию с видом на два замечательных хомутининских озера – Оленичево и Горькое. Переехав сюда, снова обрел надежду. Почему же решил, что жизнь моя кончена? Разве мало еще осталось у природы на мою долю холодно-ненастных и радостно-солнечных дней, благоухания цветов и аромата сосны, облаков, беззаботно плывущих в голубом небе… – собственных оттенков вечности в каждом мгновении личного счастья? Почему должен иссякнуть поток, текущий между моими пальцами – воды, песка, рублей… и мгновений жизни?
Наверное, еще не один день я проведу за компьютером, и за окном цветочный ковер сменится белым саваном снега, когда мороз прикроет в лоджию дверь. А меня вдруг охватит однажды такая неожиданная, взявшаяся ниоткуда радость, что станет ясно – жизнь продолжается, несмотря ни на что.
А если удастся мне обогнать жизнеописанием саму свою жизнь, то, наверное, возьмусь за создание повестей и романов о карибских пиратах и робинзонах, об удивительных походах никогда не существовавших античных полководцев и мистических превращениях по мотивам местных легенд – словом, то о чем мечталось в голубом детстве и удивляет сейчас. Старчество ведь должно впадать в маразм – так утверждают всезнайки…
Ну да ладно, это еще будет когда-то, а пока… мы с Гешей «застряли» на Увильдах.
Я сидел на корточках на берегу озера в полном одиночестве, понимая и признавая, что в прошедшей жизни ничего уже нельзя исправить, а можно только забыть или помнить. Бездарно истратил минувшую ночь, пока другие спали, пировали и занимались любовью – впрочем, я жалел не о том же, а об упущенном времени за компьютером.
Между тем, неудержимо наваливался день…
Из-за леса хлынуло солнце и быстро нагрело всю округу – особенно кабину «МАЗа». Отдохнувший и выспавшийся Великов снова отправился к кашеварке-таджичке с надеждой перехватить что-нибудь посерьезнее чая. А я, закутавшись в два одеяла, прикорнул в спальнике кабины на его месте. Прекрасно осознавал, что пока не подкатит начальство, вопрос с нашей разгрузкой никто не решит – так что не стоит зря терять время. Эх, судьба моя судьбинушка – где только спать не доводилось! Решив относиться ко всему происходящему с иронией, тут же покинул в мыслях строительство и устремился за горизонт…
И было куда. Передо мной сразу три дороги-пути.
Чрезвычайно соблазнял первый – прихватив дочку директора ПМК Анастасию, улететь в мечтах на воздушном шаре на необитаемый остров в океане неподалеку от устья реки Ориноко. Понежиться в неглиже напару на линии прибоя и нагретого солнцем песка. Стремительно поднимающаяся температура в кабине способствовала этим мыслям.
Но был и второй путь – оставить здесь к чертовой матери груженый полуприцеп и налегке в «МАЗе» укатить в лесную избушку, прихватив прелестную таджичку с прекрасными персидскими глазами (это в отместку за наших путан). Я бы книжки писал, стуча на компьютере, а гостья моя, приготовив мне плов, танцевала подле с бубном в руках, как Гюльчатай из «Белого солнца пустыни». Впрочем, к черту работу, раз в гостях женщина: она с бубном, а я с пивом… порадуемся друг другу.
Однако, скоро приедет подмога – мой сын или Виталий Севастьянов, который командует этой стройкой, и мне надо встретить их (его?) с соответствующей положению вещей миной на лице. И я избрал третий путь – замкнулся в гордом молчании разобиженного человека.
С тем и уснул…
Действительно, разбудил меня Севастьянов – предложил пакет с закусками, которых, тогда показалось, вкуснее в мире нет, с молоком и консервированным чаем. После визита к таджичке-кашеварке Геша не проявил должного аппетита, и я умял все предложенное за двоих.
Вскоре Виталик без шума и крика, в соответствующей ему спокойной манере, навел на стройке должный порядок – пропали куда-то путаны, приехала «воровайка» (машина с кузовом и краном), а четыре таджика, учувствовавших строполями в разгрузке нашего полуприцепа, выглядели вполне трезвыми.
Геша подтолкнул меня локтем в бок, кивая на Севастьянова:
– Он умен – здешний директор. Надо признать, что среди интеллигентов тоже попадаются толковые люди.
А когда после разгрузки Виталик нам объявил, что пять пентхаузов мы укомплектовали железобетонными изделиями и на этот сезон заканчиваем их транспортировку, Федорович подтвердил свою прежде сказанную мысль:
– Положительно умен.
Мы отправились в обратный путь, а за окном кабины в полуденном солнце, прощаясь с нами, сверкала вода курортного озера и красовался осенний бор веснушками желтых берез. Свеж и сладостен набегающий воздух. И, как это ни странно, во мне зародилось предвкушение чего-то приятного. Так бывает, когда человек надлежащим образом выполнил порученную ему работу и теперь настраивается на заслуженный отдых.
Разговорился я, будто сам с собою беседуя напоследок.
– Все, Геша, расстаемся. Не кум ты мне и не сват, а буду скучать – до того привык. Если как следует провентилировать этот вопрос, то в сущности ты мне люб как человек. В самом деле – я о тебе уже знаю столько, будто всю жизнь знакомы были. И должен признать – для простого шофера ты очень умен и красноречив. Вот я писателем себя считаю, а тебя заслушивался, будто Шолохова. Благодарного слушателя ты сегодня теряешь.
Великов немного ехидненько усмехнулся:
– Шолохов, говоришь? А, может, Пушкин?
– Не-ет, Федорыч, Пушкин – великий сочинитель, а проза у Шолохова – сама жизнь. Все же признайся – девственная правда в твоих рассказах или с выдумкой?
– Ну, зачем мне врать? Соврамши, брат, славен не будешь.
– Верно подмечено! Ну, а еще что имеешь? Выдай, так сказать, на гора мудрые истины, которые в жизни постиг.
Гена поскреб ногтем указательного пальца кончик носа, соображая – что к чему?
– Ну, хорошо. Вот тебе первая… Говорят, что деньги не пахнут. А я скажу так – пахнут, и без всякого сомнения. Запах их ни с чем не сравним по прелести. Разве не так?
– Так, Геша, так… – я торопился: колеса наматывали на свои шины километры дороги, а мне хотелось про Велика еще многое узнать. – А мечта у тебя есть?
– А как же! Хотел бы объехать весь земной шар. Но это, похоже, не суждено. Я и за кордоном ни разу не был, не считая бывших советских республик.
Вконец расчувствовавшись от предстоящего расставания, я предложил:
– А давай, Геша, споем.
И тот, кивнув, тут же затянул, продолжая управлять машиной:
– Славное море священный Байкал…
Обрадовавшись знакомой песне, запел вместе с ним, обделенный природой слухом и голосом:
– Славный корабль – омулевая бочка!..
Кстати подвернулся изгиб на трассе, и Геша, заворачивая круто баранку, загремел вполне приличным басом:
– Эй, Баргузин, пошевеливай вал…
Слезы сами собой потекли по моим щекам.
– Молодцу плыть недалечко…
Заметив мое состояние, Великов принялся кулаками поочередно протирать глазницы – левым кулаком левый глаз, правым правый.