В хармсовском тексте цветок помещен непосредственно под египетским "ключом" -- "тау" и несколько напоминает его по форме.

В древнеегипетском "тау" было идеографическим обозначением жизни и произносилось как "анх" (ankh). Точно так же, но с присоединением детерминатива записывалась и идеограмма "цветок" -- тоже "анх"40. Таким образом, цветок и "тау" -- это трансформации одного и того же комплекса "жизнь-цветок". В результате мы имеем сложную цепочку превращений -изображение цветка переходит в египетскую идеограмму, которая превращается в хармсовскую тайнопись, в своем идеограмматическом фрагменте трансформирующуюся в еврейскую букву.

Речь идет не просто о трансформациях, но о переходе от языка к языку, который можно обозначить как переход от одного типа знания к другому.

____________

40 Sir E. A. Wallis Budge. Egyptian Language. New York: Dorset Press, 1993. P. 25, 35.

Переворачивание 331

Вертикаль, по которой расположены знаки, -- это и путь восхождения, и одновременно направление роста. Трансформация смыслов задается линией прорастания.

9

Рост, как уже говорилось, определяется линейной темпоральностью. Единственная возможность изменить угол роста, а следовательно, нарушить неотвратимость и необратимость времени -- это изменить положение человеческого тела по отношению к нему.

У обэриутов совершенно особое место отводится неким движениям тела, нарушающим законы гравитации. Антигравитационность как способ разрушения пространственных направлений исключительно занимала близкого обэриутам Малевича. У обэриутов падению, которое вписывается в галилеевскую механическую картину мира как нечто неотвратимое, а потому связанное с линеарным ходом времени, постоянно противопоставляется плавание и летание -антигравитационные практики, привлекавшие мыслителей еще в XIX веке -напомню хотя бы о Клейсте и Ницше.

Липавский приводит в "Разговорах" следующую запись беседы, начавшейся с обсуждения состояния опьянения:

Л.Л. [Липавский]: Предметы схватываются глазом более четко, цельнее. Они как бы вырастают или готовятся к полету. Да, они летят. Человек теряет свое место среди предметов, подвластных им. Это и дает освобождение от индивидуальности.

Затем: о планере: он мог ведь изобретаться в любую эпоху, может быть так и случалось, а потом снова забывали. И о плавании и о полете. Н.А. [Заболоцкий]: Я переплыл реку с поднятыми руками! (Он воздал похвалу плаванию: плывущий испытывает радость, недоступную другим. Он лежит над большой глубиной, тихо лежит на спине, и не боится пропасти, парит над ней без опоры. Полет -- то же плавание.) Л.Л.: Полет освобождает от тяготения, а оно основное образующее тела. Поэтому полет и освобождает. Но полет и плавание служат изучению жизни и смерти (Логос, 10).

Здесь существенны несколько моментов. Во-первых, по мнению Липавского, полет освобождает от индивидуальности и от места среди предметов. Речь идет о некоем странном состоянии промежуточности, которое и фиксируется парением. Это промежуточность между субъективностью и объективностью. Человек избавляется от гипертрофии индивидуальности, то есть субъективности, и одновременно теряет место среди предметов, вещей. Я уже упоминал о том, что предмет, взятый в своем "пятом значении", в своей квинтэссенции, по мнению Хармса, теряет почву, отрывается от человека и "РЕЕТ" (Логос, 114)41.

_____________

41 Самым непосредственным источником идеи "реяния" могли быть "Эстетические фрагменты" Г. Шпета, который утверждал, что динамика смысла в художественном образе преобразуется в реяние: "Понимание, переливы смысла, делающие динамическим понятие, заменяются в образе парением, реянием, соответственно требуют чутья, вкуса и т. п." (Шпет Г. Г. Эстетические фрагменты // Шпет Г. Г. Сочинения. М.: Правда, 1989. С. 446).

332 Глава 11

Этот отрыв от места, от своей закрепленности в мире можно определить как трансгрессию, переход границы. Шеллинг пытался описывать переход от идеального Я к миру вещей как переход границы, отделяющей субъективность и объективность. Для Шеллинга состояние "перехода границы" выражается в созерцании себя со стороны, то есть в таком состоянии, когда Я даюсь себе как субъекту в качестве объекта. Говоря о "переходе границы", Шеллинг говорил о "третьей деятельности",

одновременно заторможенной внутри границы и переходящей ее, одновременно идеальной и реальной В этой третьей деятельности Я парит между переходящей границу деятельностью и деятельностью заторможенной42 .

Именно парение позволяет, по мнению Шеллинга, сохранять двойственность Я, одновременно постулируя автономность Я-самого-по-себе от вещи-самой-по-себе. Для Шеллинга существенна эта невообразимая "заторможенность внутри границы", которую сам же он определяет как "точку соприкосновения между Я и противоположным ему"43.

Парение, замирание внутри границы похоже на состояние потенциальности. Это такое состояние, когда речь еще не состоялась, когда Я и "вещи" существуют в раздельности, и Я не способно их назвать. Это состояние, по мнению Шеллинга, выражающееся в ощущении себя, в некой доречевой саморефлексии. "Заторможенность внутри границы" -- это отчасти и состояние внетемпорального напряжения, не разрешающегося в письме.

Я думаю, что "реет" Хармса сродни "парению" Шеллинга. Это именно выражение актуальности черты, границы, создающей расслоение и обеспечивающей переворачивание как резрезание и сохранение целостности одновременно. Во всяком случае, реяние возникает именно как заторможенный переход границы из одной среды в другую (от земли в воздух, из воздуха в воду), от бытия к небытию ("полет и плавание служат изучению жизни и смерти" -- Липавский).

Такое зависание внутри границы, которая не имеет протяженности, по-своему связано с особым переживанием темпоральности. Парение "выключает" ход часов и поэтому позволяет "остановиться" в состоянии "перехода". Это связано прежде всего с тем, что полет иначе соотнесен с переживанием времени, чем, скажем, ходьба, дробящая шагами континуум на дискретные единицы. Этого дробления нет в полете -- континуальном, а потому растворяющем субъекта в мире протяженностей, которые могут сжиматься и растягиваться. По этому поводу Людвиг Бинсвангер заметил, что различные типы передвижения предопределяют темпорализацию нашего существования, нашего бытия-в-мире44.

________________

42 Шеллинг Фридрих Вильгельм Йозеф. Система трансцендентального идеализма // Шеллинг. Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1987. С. 302-303.

43 Там же. С. 304.

44 Binswanger Ludwig. The Case of Ellen West: An Anthropological-Clinical Study// Existence / Ed. by Rollo May, Ernest Angel and Henri F. Ellenberger. New York: Simon and Schuster, 1958. P. 302.

Переворачивание 333

И наконец, полет или плавание освобождают от формы тела, которая задается тяготением и связана с необратимостью времени. Полет, плавание, как и иные формы изменения положения тела, -- скажем, подвешивание, как в выбранном Хармсом аркане Таро, -- освобождают мир от неотвратимой линеарной причинности.

Нетрудно увидеть связь между торможением внутри границы и переворачиванием. Торможение не дает перейти границу и одновременно "поворачивает" в свою собственную сторону, создавая дистанцию между Я и собственным телом. Торможение -- необходимая фаза "переворачивания", которое также останавливает движение времени и обращает его вспять. Переворачивая, я обретаю новое значение через поворот в сторону начала, назад "к нолю".

Заболоцкий был особенно чувствителен к освобождающей силе антигравитационности, например в плаванье. В 1930 году он написал стихотворение "Человек в воде", в котором человек, погружающийся в воду, превращается в колесо, трансформирующее как мир вокруг, так и его самого:

Человек, как гусь, как рак,

Он размахивал хвостом,

Он притопывал ногой

И кружился колесом,

Безволосый и нагой.

(Заболоцкий, 81)

В том же году он пишет "Подводный город", в котором рисует картину "перевернутого города" Посейдон, населенного фигурами людей, висящих вниз головами: