Отношение коллективистического общества к знанию и науке также является по преимуществу утилитарным. Знание ценится не само по себе, а прежде всего как средство достижения определенных, социально значимых целей. Наука рассматривается как инструмент совершенствования общества и природы. "Наука для науки" режет в этом обществе слух в такой же мере, как "культура ради культуры" и "искусство для искусства".

Средневековье (особенно раннее) конкретные науки рассматривало почти исключительно как прикладные к толкованию авторитетных источников и как иллюстративно-дидактический материал для религиозной проповеди. "...Назначение математики полагалось прежде всего в объяснении библейских чисел; физики и астрономии - в подтверждении библейской космогонии; биология нужна была для учета всей божьей твари, допотопной и послепотопной; минералогия - для оценки божественной "экономии" в неживой природе и т.п. И конечно все эти науки были поводом для морализирования" [4]. Такова была роль - по преимуществу дидактическая - конкретных наук с точки зрения официальной средневековой идеологии.

1 Волкогонов Д.А. Ни один прогноз Ленина не сбылся // Московский комсомолец. 1994. 12 нояб.

2 Там же.

3 Там же.

4 Майоров Г.Г. Формирование средневековой философии. С. 234.

470

В коммунистическом обществе особенно печальным было положение общественных наук. Они утратили всякую независимость от коммунистической идеологии и всякий интерес к конкретному исследованию. Главным стало проведение марксистско-ленинской линии во всех сферах изучения общества, иллюстрация безусловной правильности марксизма-ленинизма и его достаточности для объяснения любых явлений общественной жизни.

В декабре 1930 г. Сталин, обращаясь к советским философам, заявил, что пора "сгрести и вычистить весь навоз, накопившийся в вопросах философии и науки" и в особенности так называемый меньшевиствующий идеализм. Был определен новый курс советской философии - "разработка материалистической диалектики на основе работ Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина" [1].

В октябре 1931 г. пришла очередь историков. Сталин обвинил их в "мнимой объективности" и "гнилом либерализме". С тех пор в советской России "объективность" обычно награждалась эпитетом "мнимая", а "либерализм" всегда предварялся эпитетом "гнилой; слова "объективность" и "либерализм" использовались только в критике западных социальных наук. Сталин призвал историков "поставить изучение истории партии на рельсы большевистской науки и усилить бдительность по отношению к Троцкому и другим фальсификаторам истории нашей партии, систематически срывая с них маски" [2]. Продолжая мысли вождя, Каганович объявил о том, что статью Сталина нужно воспринимать как директиву, следуя которой советская наука должна всеми силами способствовать распространению идей марксизма-ленинизма. Коммунистическая академия была чрезвычайно напугана обвинениями Сталина, "все ее институты и отраслевые журналы, начиная с экономики и права и кончая техническими науками (не исключая, конечно, исторических дисциплин), включались в борьбу с "троцкистско-меньшевистскими взглядами", очищая вверенные им oтрасли от любых проявлений этой ереси" [3].

1 См.: Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Т. 1С. 505. С 1925 по 1928 г. в самый разгар борьбы с оппозицией дважды в неделю Сталин приглашал к себе для занятий философа Яна Стэна. Сталина интересовали диалектика и те моменты философии Канта и Гегеля, которые явились отправным пунктом для ее разработки. В 1937 г. по прямому приказу Сталина Стэн был арестован и в том же году казнен. С биологией Сталин знакомился, беседуя в конце 40-х гг. с академиком Лысенко, уверявшим, что его генетика на голову выше буржуазной лженауки под тем же именем, поскольку использует принципы материалистической диалектики. Готовясь выступить с новаторскими идеями на поприще лингвистики, Сталин несколько раз побеседовал с филологом А.С. Чичиковой. "Вопреки широко распространенному мнению, - рассказывала она, - с ним можно было спорить, иногда он соглашался" (См.: Там же. Т. 2. С. 627).

2 См.: Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Т. 1. С. 506.

3 См.: Там же.

Сталин всегда прислушивался к "чудодейственным" прожектам, предлагавшимся неортодоксальными учеными и обещавшими скорую отдачу. Его волновала в первую очередь наука, усиливающая способность человека преодолевать "так называемые законы природы" и управлять окружающей его средой. Не удивительно, что Сталин заинтересовался красивыми посулами Трофима Лысенко, обещавшего резкий прорыв (в пять - десять раз) в производстве хлеба, и даже взял у новоявленного пророка в биологии мешочек семян, чтобы лично убедиться в чудодейственной силе выведенной последним пшеницы (сходным образом позднее действовал и Хрущев, проверявший на грядках, разбитых на его даче на окраине Москвы, новые сорта и новые приемы агротехники, чтобы затем давать "ценные руководящие указания" работникам сельского хозяйства). Сталин не давал прямых указаний биологам, но недвусмысленно поддержал Лысенко, сделав его образцом для всей советской науки. По указанию Сталина в 1948 г. была собрана конференция Сельскохозяйственной академии, на которой была разгромлена "реакционная

471

буржуазная генетика", стоявшая на пути социалистических преобразований природы. Три тысячи биологов лишились работы. Практическим итогом триумфа Лысенко явилось принятие грандиозного плана строительства трех гигантских лесных полос. К концу 1951 г. было посажено уже, как утверждалось, 1,5 миллиона гектаров сеянцев деревьев и кустарников. Эти работы стали центральным пунктом "Сталинского плана преобразования природы".

Задача общественных наук состояла в том, чтобы обеспечить теоретическую базу для формирования "нового человека"; соответственно, задачей естественных наук считалось теоретическое обоснование создания "новой природы", более достойной такого человека.

Сразу же за биологией настала очередь лингвистики. В газете "Правда" Сталин опубликовал целых три статьи, в которых говорил, что язык не относится ни к "надстройке", ни к "базису" в марксистской терминологии, что разные, в том числе антагонистические классы общества говорят не на разных языках, а на одном и том же, и что социальная революция не означает радикального отказа от старого языка. Все это было настолько убедительно, что в том же номере газеты, в котором была напечатана последняя статья Сталина, сразу восемь профессоров-лингвистов выразили безграничное восхищение сталинской прозорливостью, открывшей новую эру в лингвистике.