– В таком случае, твои слова может подтвердить только сам Подкорытов? – подвел итог Кузнецов.

– Да, – не стал отрицать я. – Разве что делать он этого не станет.

– Вот и я о том же. Ты утверждаешь одно, он станет утверждать другое. А в финале у нас есть смерть от естественных причин и полное отсутствие следов насильственной смерти.

Как сильно бы мне не хотелось опротестовать его слова, у меня не было против них никаких свидетельств. На самом деле, Подкорытов был формально чист перед законом. Мои же показания не принял бы ни один суд в мире. К тому же доподлинно было известно, что между мной и Подкорытовым был давний конфликт, переросший в уголовное дело. С одной стороны, это могло служить для обвинения мотивом, из-за которого подозреваемый совершил свой жестокий поступок, повлекший к смерти человека. С другой – он служил мотивом для меня по дискредитации человека, недавно вышедшего из тюрьмы, в которую тот попал опять же из-за меня.

Пока я размышлял о трудностях свершения правосудия для моего почившего друга, Безбородов сорвался с места и, схватив Кузнецова за грудки, пару раз встряхнул его.

– Эх, Коля, Коля! Что ты за человек-то такой?! Ты пытаешься обелить преступника по той простой причине, что спишь с его мамкой! И ты еще смеешь представлять закон в нашем селении?!

Кузнецов побагровел от злости, затем резким ударом сбил хватку Безбородова, оттолкнув его в сторону.

– Александр Викторович, при всем моем уважении к вам, я не позволю так к себе относиться! Я понимаю, что погибший был вашим давним другом, но это не дает вам право поднимать руку на должностное лицо. Будь на вашем месте кто-то другой, я бы не простил ему такой выходки!

Поправив форменную куртку, Кузнецов перевел взгляд на меня, в котором пылал огонь. Не сложно было прочесть его мысли в этот момент: «Тебе, Родионов, я такое бы с рук не спустил!». Закрыв блокнот и спрятав в карман ручку, участковый сообщил, что обязательно поговорит и с Подкорытовым о случившемся, после чего удалился из секционного зала.

Остались только мы с Безбородовым, да усопший Пахомов на каталке. Мы молчали продолжительное время. Слышно было только тяжелое дыхание Александра Викторовича. Мы глядели по сторонам, пока не уставились друг на друга.

– Не могу поверить, что это произошло на самом деле, – заговорил я первым.

– Он не заслужил такой смерти. Только не он. Такие люди как Федор, не должны столько страдать. К несчастью, жизнь как раз к таким больше всего неблагосклонна. Вначале он потерял жену, потом Тимофея, затем кота и под конец умер сам.

Я мотнул головой, понимая, что Безбородов не ошибся, хотя в его словах, очевидно, была ошибка.

– Почему вы кота упомянули дважды?

– Не кота, а Тимофея. Кот был один, а Тимофеев – два.

– Ничего не понимаю.

Безбородов удивленно посмотрел на меня, затем прищурил подозрительно левый глаз.

– Вот те раз. Федор вроде был твоим другом. К тому же соседом и ты ничегошеньки о нем не знаешь.

Александр Викторович хмыкнул, накрывая лицо Пахомова простыней.

– Он не рассказывал о своем прошлом. Я же не задавал вопросов.

– Тимофеем изначально звали его сына. Умер он пятнадцати лет назад от остеогенной саркомы. Парню было всего шестнадцать. Федор в нем души не чаял. Оно и не удивительно – единственный ребенок, к тому же поздний. Отцом он стал в сорок. Через пять лет стал вдовцом. А еще через одиннадцать остался совсем один. Сын его, Тимофей, лежал последние месяцы жизни в нашей больнице, в отделении хирургии. Федька не отходил от его койки. Часто ночевал рядом. Домой возвращался, чтобы принять душ и переодеться и снова к сыну. Я тоже навещал Тимошку. До сих пор помню шутку мальчонки: «Дядя Саша, а если вы перестанете бриться, смените тогда фамилию на «Бородина»?». И хохочет. Под конец эта шутка у него вызывала только слабенькую улыбку. А у меня слезы, которые я старался скрыть от него и от его отца.

Однажды, Тимофей сообщил своему папке, что ему приснился сон. Якобы для того, чтобы излечиться, ему нужен котенок. Маленький пушыстик сможет прогнать прочь не только смерть, но и темную сущность, которая принесла с собой болезнь. Глупость конечно, но что не сделаешь ради любимого сына? Вот Федор и отлучился на короткое время из больничной палаты. Отправился в город на птичий рынок за котенком. Меня же он попросил посидеть с Тимофеем до его возвращения. Я согласился. Зайдя в палату к мальчишке, я все понял по его глазам. Он знал, что сегодня должен был умереть и поэтому отправил отца подальше. Ни в какие чудеса он не верил. Такой маленький, но уже все понимающий. Больше всего он боялся не смерти, а того, что папка увидит его последний выдох. Я держал его за руку в его последние минуты жизни на этой земле.

Безбородов запнулся. Тяжело вдохнул воздуха в грудь, который проник в его легкие с крупной дрожью. Глаза его были на мокром месте. Я и сам не заметил своих слез, пока одна из них не упала мне на халат, оставшись на нем темным пятном на белоснежном фоне.

– Он вернулся, когда койка уже была пуста. Я видел надежду и теплоту в его глазах, когда он вошел в палату, держа в руках маленький пушистый рыжий комочек. Затем он изменился до неузнаваемости, стоило ему увидеть пустую койку и боль на моем лице. Господи, я часто вижу во сне тот день. И каждый раз просыпаюсь. Еще один кошмар в мою копилку бессонницы.

Он замолчал, тяжело вздыхая. Я не смог произнести ничего в качестве ответа. В моей груди скреблась ноющая боль. Как отец, я не мог не думать о тех ужасах, через которые прошел Федор Дмитриевич. И молился, чтобы никогда меня не настигла чаща сея.

А еще я понял, насколько важен был для него кот Тимофей. Не удивительно, что он назвал его в честь сына. И не удивительно, что его сердце не выдержало трагедии, произошедшей у реки.

– Мы должны что-то предпринять, – решительно произнес Безбородов, вытерев платком влажные глаза и щеки.

– Что мы можем? – пожал я плечами. – Только надеяться, что у негодяя проснется совесть, и он во всем признается.

– Нет, – зло хохотнул Безбородов. – Такие как он никогда ни о чем не жалеют. Скорее наоборот – гордятся. Нам нужно его остановить. Безнаказанность заставит его действовать еще более нагло.

– Как?! Вы слышали слова участкового. И он прав! Только я был свидетелем. И у меня был запротоколированный конфликт с Подкорытовым. Мои показания ничего не стоят!

Безбородов скривил губы. То ли из-за бессилия, то ли из-за неприязни ко мне. Он принялся тереть волосы на затылке ладонями, глядя в пространство. Казалось, он полностью погрузился в мыслительный процесс.

– Так-так-так, – пробормотал он. – Сдаться мы еще успеем на радость победителю. Время работает на него. Но инициатива, мудрость и хитрость – на нас.

– О чем вы? – устало вздохнул я. Мне казалось, что это день длился уже около тридцати часов. На самом деле было около полудня.

– Он ведь поймал Тимофея и скорее всего в одиночку, – быстро заговорил Безбородов, трясся указательным пальцем перед кем-то невидимым. В глазах его появился блеск. – Такие дела совершаются не в большой компании. Здесь свидетели не нужны.

Безбородов ранее уже доказывал, что обладает аналитическим складом ума, которому позавидовал бы любой представитель уголовного розыска. Я понимал, что ему удалось нащупать некую нить, которая бы помогла ему раскусить Подкорытова. Мне же все казалось безвыходным, а потому я понятия не имел, в какую сторону движутся его мысли.

– У него с Тимошкой была личная неприязнь. Поэтому он бы никогда не дался тому в руки. Выходит, Подкорытов поймал его с помощью приманки. Палка, веревка, ящик и кусок колбасы. Но чтобы вытащить кота из ловушки и сунуть в мешок, ему потребовалось немало усилий. Кот ему был нужен живым. И зверёк не стал бы сдаваться без боя, даже являясь стариком по кошачьим меркам. На руках мерзавца не было царапин?

– Не знаю, – ответил я, причем не сразу, потому как был заворожен его монологом. – Не видел. Он был в куртке и варежках.