Я, еще вчера в упор их не замечавший, гостеприимно пригласил теток на кухню, а куда деваться, ведь мы же теперь были с ними в одной лодке вместе с Псиной и котами. Те, надо сказать, ступили в мое жилище не без опаски. Озирались, как в пещере первобытного человека, косясь на мокнущие в кружках чайные пакетики, из-за которых я веду со Славкой давнюю, но безуспешную войну. Потом мало-помалу обвыклись до того, что мы вчетвером бухтели с полчаса не меньше (ужас-ужас). Удивительно, но присутствовавшая при наших посиделках Псина вела себя более чем степенно: тихо лежала под моим табуретом, разве что пару раз демонстративно зевнула: дескать, тебе еще не надоели эти старые грымзы?

Тем временем я поведал теткам о своих контактах с «Архпатрулем» и затеянным сбором подписей против застройки бывшей усадьбы Маховых, а они, в свою очередь, поделились свежими вестями из префектуры, на которую их стараниями уже обрушился шквал звонков от «возмущенных жителей». Дружно сойдясь во мнении, что откладывать активные действия долее нельзя, мы выработали конкретный и едва ли не поминутный план. При этом начать мы решили с митинга жильцов дома, назначив его на завтрашний вечер. Расстались мы, как заговорщики, а едва я закрыл за тетками дверь, на кухню пожаловал Славка и гнусно хмыкнул:

– Что, народное ополчение сколачиваешь, Минин ты наш с Пожарским?

Подслушивал, конечно же. А кто бы сомневался!

Глава XIX

Следующее утро началось плохо. То есть оно началось, как обычно, если не считать того, что на прогулку мы вышли раньше привычного времени. Причем не терпелось не столько Псине, сколько мне. Я хотел посмотреть, что происходит возле конюшни, путь к которой, как тут же выяснилось, был для нас полностью отрезан выросшим за ночь забором. Причем довольно высоким. По крайней мере, мне пришлось подпрыгивать, чтобы разглядеть, что за ним. А то, что я там увидел, меня не воодушевило. У кустов, в которых любят прятаться бездомные коты, растопырилась громоздкая стопа бетонных плит, не узнать было и уютную полянку перед конюшней, ее так укатали грузовиками, что она превратилась в грязное месиво. Но что хуже всего, чуть сбоку, прямо у забора, притулился обшарпанный строительный вагончик. Все, пропала конюшня! Выходит, не соврала Гандзя!

Я наливался злостью на глазах. Гады, гады! Отгородились уже! А главное, как быстро! Не сегодня – завтра снесут конюшню, плевать им на то, что она памятник архитектуры XVIII века и что мы с Псиной любим вокруг нее гулять. В раздражении я снова потянул за поводок сильнее обычного, отчего моя лохматая подружка глухо тявкнула.

– Прости, не сдержался, – присев на корточки, я погладил Псину по курчавой спине, – видишь, что эти сволочи вытворяют? Расположились, как дома. Ладно, пойдем поближе посмотрим.

Мы двинулись вдоль забора. Преисполненная сознанием важности нашей миссии, Псина трусила бодро и пружинисто, как пограничный пес Алый. Метров примерно через тридцать в заборе обнаружились ворота, закрытые, но не запертые, я легко толкнул ближнюю створку, и она отворилась. Под ногами смачно чмокнула глинистая жижа, я выругался и придержал рванувшуюся вперед собаку, которой грязь доходила до брюха. В этот момент из строительного вагончика показался детина в черной форме охранника и без долгих реверансов раззявил рот:

– Куда прешь? Не видишь, сюда нельзя?

– А почему? – я пошел на принцип.

– А потому что здесь частная территория, – охранник нехотя шагнул в вязкую хлябь, и по его широкой простонародной физиономии растеклась вселенская русская тоска.

– С каких это пор? – уж, конечно, я понимал, что такому ничего не докажешь, но из упрямства стоял на своем. – И вообще, с чего ты взял, что она частная? Где бумага с печатью, а?

– Ты че, мужик, сильно умный? – охранник поскучнел пуще прежнего. – Тогда тебе к начальству.

– Ну, и где ваше начальство? – я продолжал обреченно упираться.

– В офисе, где же еще, – детина потянул на себя створку ворот.

Я ухватил ее со своей стороны:

– А офис, конечно, далеко – отсюда не видно!

– Какой же ты понятливый! – похвалил меня страж вероломно захваченной усадьбы и миролюбиво посоветовал. – Шел бы ты, мужик, отсюда, а?

– А если я не уйду? – я, как обезьяна, повис на воротах, а Псина – на мне.

– Ну, и зря ты так, мужик, – с сожалением сказал охранник и сделал молниеносный выпад. Я даже не успел толком сообразить, как так получилось, что мы с Псиной отлетели на приличное расстояние и приземлились в вязкой и жирной глинистой жиже. Честно скажу, такого поворота событий я совсем не ожидал, а потому отреагировал не сразу. В отличие от Псины, которая яростно залаяла и кинулась на моего обидчика, правда, ее отчаянная атака быстро захлебнулась, потому что к тому моменту ворота успели захлопнуться. Понятно, что ей не хотелось сдаваться, но что она могла сделать? Обиженно взвизгнув, Псина вернулась ко мне, бедная, жалкая и грязная.

Сам я выглядел не лучше. Глина облепила мои джинсы, в кроссовках чавкало, а главное, я был посрамлен в глазах собственной собаки. На самом деле, уже не в первый раз, если вспомнить кота, которого нам не удалось запугать, но разве от этого легче?

– Ничего-ничего, они еще свое получат, – пообещал я Псине, и мы пошли домой отмываться. Хорошо хоть Славка успел уйти на работу, а то представляю, как бы он нас встретил! У подъезда, на мое счастье, тоже никого в этот ранний час не было, и мой позор не произвел нежелательного впечатления на моих верных «ополченцев». А то, что бы они подумали обо мне как о «предводитель народного восстания»? Да и кто за таким пойдет? Зато на лестнице я столкнулся со своей странной помощницей, накануне вызвавшейся собирать подписи вместо меня. Она была в красных штанах, длинной кофте мешком и берцах армейского образца, а в руках держала знакомые мне листы.

– Здрасьте! – брякнул я, вжимаясь в стенку.

– Здрасьте! – ответила она низким голосом и протянула мне списки.

Я заглянул в бумаги: потрудилась она на славу, все листы были исписаны.

– Спасибо, – я поспешил ретироваться, и лишь пролетом выше спохватился, – вы на митинг-то сегодня придете?

– А куда я денусь? – отозвалась она почти с вызовом.

И я побрел дальше, оставляя после себя шлепки глины на ступеньках. Кстати, Псина оставляла такие же, только поменьше.

Остаток дня прошел в ожидании вечернего события. Я так завелся, что оставалось только удивляться. Не успели мы с Псиной кое-как отмыться, мне позвонили мои главные активистки-пенсионерки. Доложились, что явка должна быть если не стопроцентная, то очень даже внушительная, и что префектура в известность уже поставлена. Я, в свою очередь, дозвонился до Юли из «Архпатруля», хотя и не сразу – телефон у нее был долго занят – и сообщил о собранных подписях и планируемой акции протеста.

– Очень хорошо, – молвила она на это, – от нас кто-нибудь будет. Постараюсь я сама.

– Ну вот, видишь, – подмигнул я обсыхающей под столом Псине, – вся прогрессивная общественность встает на защиту нашей конюшни. Можно сказать, в едином порыве. Короче, но пассаран!

Потом, до самого часа икс, я уже ничего не делал, не считая того, что пару раз всыпал Псине корма в миску. Просто слонялся из угла в угол, даже не пытаясь занять себя чем-нибудь полезным. Да и какой смысл, если не на ум ничего не шло? Единственно вспомнился Кирилл: от него опять не было вестей, а у меня не было ни малейшего желания его разыскивать. А в целом эта история все больше напоминала ту, которую я уже проходил когда-то в теперешнем «Доре». С той разницей, что тамошнего редактора Григория, я долго и нудно доставал своими выяснениями. А сейчас меня бы вполне устроило, если б мой роман снова где-нибудь затерялся и, может быть, даже навсегда.

Часа через три такой маеты на горизонте возник Славка и сразу подозрительно громко заерзал башмаками в прихожей. Чем тут же привлек внимание Псины, а потом уж и мое, разумеется.

– А вот и наш главный карбонарий! – радостно поприветствовал меня Славка, борясь со шнурками на ботинках. – А ваши, между прочим, уже во дворе собираются!