К деревне подошли уже в сумерках. Быстро оцепили высокий под железом дом в ложбинке возле пруда. Окна его были черны. Эту черноту еще больше оттеняли три ствола древних берез, подымающихся из сада. Свисали на острые колья ветви с яблоками. Дверь в низенький хлев была приоткрыта, оттуда сочился бледноватый вздрагивающий свет, доносились приглушенные голоса, покашливание. Вошли все, с оружием наготове. Возле порога на чурбаке сидел высокий парень, голый по пояс, в диагоналевых брюках, галошах на босу ногу, в черном картузе на голове. Лицо его было желто от света керосиновой лампы, стоявшей в ногах. В одной руке он держал окровавленный нож, другой придерживал подвешенную, к жерди зарезанную овцу. Увидев вошедших, парень опустил руку с ножом и проговорил растерянно:
— Вот тебе и гости, Нил Петрович…
Толстый человек в нижней полотняной рубахе, с гривой седых волос, спадавших на плечи, как у попа, вытиравший руки о полотенце, обернулся резко и воскликнул:
— О, господи…
Разогнул спину, опустил руки, выронил полотенце, на земляной пол. Но тут же после вторичной команды Ярова поднял их вверх. Парень тоже бросил нож под ноги и, не подымаясь с чурбака, растопырил пальцы рук над головой. В то же время зорко и воровато забегал глазами по кителю, лежавшему возле чурбака.
Обоих обыскали. В кителе нашли револьвер с тремя патронами, и папиросы-самоделки.
— Табачок, Василий, не из интендантского склада? — как бы невзначай спросил Иван Дмитриевич, разглядывая папиросную гильзу со всех сторон. Василий ответил в нос и отрывисто:
— Не спрашивал у торговки.
— Не любопытный, значит?
— А чего мне.
Он поднялся, навис над маленьким Яровым — широкоплечий, с крепкой грудью, вздрагивающими мышцами рук. Лицо его было бы красиво, если бы не резко выдающиеся скулы, отчего щеки запали в глубокие впадины. Ноздри крупного носа двигались нервно, как будто раздражал его запах дымящегося керосина, овечьей крови.
— Может торговку запомнил? При случае покажешь…
Василий вздохнул шумно, подумал, прежде чем ответить на этот вопрос.
— На базарах все на одно лицо. Да и чего мне запоминать. Купил да пошел в сторону.
— Купил да пошел, — повторил Яров.
Он сунул коробку с папиросами в карман гимнастерки, обернулся к агентам:
— Обыскать все вокруг. Да понятых найдите, чтобы все как полагается по закону. И чтобы протокол был тоже к ордеру на обыск.
— Мяско кому готовили? — спросил он снова Василия. Не ожидая ответа, положил на жерди китель. — Не брату? Или может Гордо захотел плов по-литовски сготовить? Или Мама-Волки отощал?..
Он задел плечом овцу, туша заколыхалась, заскрипела натужно жердь. Василий ухмыльнулся и было жутковато видеть эту улыбку, открывавшую редкие темные зубы. Да еще около окровавленной туши, в пляшущем свете погасающей видно лампы, под дулами наганов.
— У нас дороги разные…
— Это с той поры как вы положили двух агентов в угрозыске, — быстро и зло спросил Яров. И подался вперед, как собираясь боднуть головой в плоский живот стоявшего перед ним бандита. Тот погасил улыбку и зябко поежился, точно дунул порыв ледяного февральского ветра сквозь приоткрытую дверь.
— Вы бы не обижались на Колю, — мягко попросил он. — У Коли собачья жизнь вышла. Сам голодал, а троих сестренок кормил. В тюрьме его крепко били мокрыми полотенцами, до полусмерти, зубы-коренники все высадили, ребра живого нет.
— Может в санаторий его, — предложил язвительно Яров. — На отдых. Только почему же сам из рабочих, а стреляет тоже в рабочих.
— Не обижайтесь на Колю, — помолчав, опять тихо и мягко попросил парень. — Не любит он людей, кто с тюрьмой имеет дело…
— Ну, хватит, — оборвал его Яров. — Адвокат нашелся. Сам-то понимаешь, что тебе грозит…
— Я что, — махнул рукой Василий.
— Где Коля?
Василий развел руками:
— Как бежали тогда в разные стороны, так с той поры и не встречались. Вроде зайца прятался по кустам в лесу.
— Может покажешь, где прятался в лесу?
— Да разве ж найдешь, — опять улыбнулся криво Василий и покосился на копошащегося под лесенкой Струнина. Тот ворошил палки, какие-то колеса, гремящие банки, чихал и кашлял от пыли. В доме тоже доносился стук и топот каблуков, голоса, среди них выделяющийся, женский. Яров тоже посмотрел мельком на Струнина, усмехнувшись, спросил:
— Знать у тебя плохая стала память, Василий…
— Что поделаешь, — покорно ответил тот и вздохнул, сплюнул под ноги. Попросил грубо и опять отрывисто в нос:
— Долго мы так с поднятыми руками стоять будем? Как овцы подвешенные.
— Сколько надо, столько и постоишь, — ответил за Ярова Струнин. — Ишь, какой нетерпеливый.
Торговец шкурами тоже двинулся наконец-то. И это его движение вынесло Ярову решение:
— Ладно, в городе может разговорятся. Одевайся…
Он бросил Василию китель и обернулся к торговцу:
— И ты, гражданин, пойдешь с нами…
— Это я-то за что же? — взвыл тоненько торговец. — За то, что овцу свою собственную зарезал или как?
— За укрытие бандита пока…
Яров прислушался к топоту ног во дворе, прибавил тихо:
— Да вот еще что обыск даст. Посмотрим…
Появились Грахов с Канариным, принесли винтовку японского образца, фонарь электрический, горсть револьверных патронов, полевой бинокль.
— Ну, вот тебе еще статья. Хранение оружия… Так что давай-ка руки, свяжем мы их. А то хоть и стар ты, Нил, а тягу чего доброго запустишь…
— Хоть бы с женой дали попрощаться, — попросил уныло Капризов. Грахов, завернув ему руки за спину, отрезал:
— И без прощанья обойдешься. Шепнешь еще чего доброго ей на ухо. Мол, так и так ребятки… Где твои сыновья-то? Не в лесу прячутся? Говорят что в дезертирах они оба…
Мужик промолчал.
— Тоже, может быть, вяжут им руки сейчас, — сказал весело Василий, натягивая китель прямо на голое тело. — Вот так же как и папаше.
— За хорошие дела руки не будут вязать, — ответил ему на это Яров. Он оглядел его одетого в китель, покачал сокрушенно головой:
— Добрый и работящий ты был парень, Василий. Помнят тебя в Татарской слободе. Лампы паял хорошо, самовары лудил, и стекла вставить мог чинно. А вот защищать республику не пожелал. Лучше в дезертирах решил. А от дезертира до бандита оказался один шаг.
Василий удивленно уставился на Ярова. И даже голову склонил. Попытался улыбнуться, но улыбка получилась жалкая и быстро погасла:
— А откуда ты знаешь про меня?
— Мне положено знать.
— Это верно, — согласился тот. Добавил уже с искренней грустью: — Насчет ваших слов, товарищ комиссар, так скажу, что все мы хотим хорошего, а плохое само получается…
Яров подтолкнул его слегка, и он шагнул через порог в сумерки.
Шел и все клонил голову, как искал что-то на этой жесткой глинистой тропе. А то рыскал головой на избы, возле которых тенями возвышались редкие жители. Оглянулся лишь раз, когда тонко и пронзительно закричал торговец шкурами своей жене. Стояла она у края дороги, скрестив руки на груди, с виду спокойная, безразличная, но вот вскрикнула тоже, и понесся по деревне ее стонущий плач.
— О господи, о господи, — шептал, спотыкаясь о кочки торговец. Василий сказал громко один раз:
— Этот господь для нас с тобой, Нил Петрович, теперь суд да пуля.
И было столько веселья в этой страшной фразе, что Костя вздрогнул. Наверное и другим стало не по себе, Тихо проговорил Струнин шагающему позади всех Ярову:
— Разве такой варнак разговорится.
— Ничего, — после долгого молчания ответил ему Яров. — Языки при себе у обоих, не откусили еще пока…
22
Несколько раз приводили Василия на допросы из каземата. Он молчал и лишь однажды высказал с глухой тоской в голосе:
— Скажу — положите, не скажу — тоже положите. Лучше не брать грех на душу.
И перекрестился. А поздней осенью был приговорен губревтрибуналом к высшей мере наказания.
Торговец кожами заговорил сразу. На первом же допросе попал на эту самую мульку.
