— Эк, черти б его разорвали, — вскричал неожиданно и трахнул костяшками пальцев по столу. Рысцой подбежал Иван Евграфович, пригнул голову все с тем же умильным выражением на лице, а в глазах плавало все то же беспокойство.
— Еще чайничек прикажете, Семен Карпович? Или вобла не очень вкусна показалась?
— Чайничка больше не требуется, на обыск потому что идем, — сердито проговорил Семен Карпович, — а вот этот гармонист пусть замолкнет, надоел, ревет потому что как резаный поросенок. Скажи ему, что закон такой вышел, чтобы не шуметь в общественных местах. По всей России война идет да голодовка, а они устроились тут как в раю.
— Усию минутку.
Иван Евграфович проворно вильнул между столиками, вытянул гармонь из рук мужичонки и едва не бросил ее на пол. Ошарашенный гармонист потянулся было за костылем, но буфетчик кивнул головой, показывая, как видно, на Семена Карповича. Гармонист тоже оглянулся и отложил костыль в сторону, стал застегивать пуговицы драного френча.
Иван Евграфович снова появился возле стола, склонился и сказал заискивающе:
— Уж вроде бы ничего не боится нынче народ, чертом не припугнешь, вот вас, Семен Карпович, боятся как огня. Слава потому что длинная о вас по всей губернии. В прошлом году в Страстную неделю средь ночи в шалман заявились. Рассказывали вот за этим же столом «фартовые» недавно. Вошел Шаманов, взял стакан, выплеснул остатки. Налил из бутылки, чего уж и не знаю. А потом и говорит: кто из вас «прикалечил хазу» у старика Варенцова на Никитской? Чтобы завтра те вещи были у реки, у барж нефтяных. Выпил, закусил, что было за столом, и пошел. В два счета могли вас там эти «фартовые» «пришить», а вот побоялись. И вещички, говорят, снесли. Подальше от греха, дескать…
— Ладно тебе нахваливать, лучше скажи, сколько с нас приходится. Пора нам собираться из твоего вертепа.
— Помилуй бог, — воскликнул с непритворным возмущением Иван Евграфович, — за эту несчастную воблу, да кислую капусту, да низкое вино я стану с вас брать деньги. Уж помнится гуляли вы в ресторане — тогда другое дело — было попито и поедено. Как закатитесь бывало с сыщиками — все ходуном в зале. Не жалели денег. Давно это было, чай, еще до японской войны…
— На чаевых ты поди-ка состояние нажил, — сказал Семен Карпович, деловито пряча в карман оставшуюся воблину и подымаясь из-за стола. Пошлепал Ивана Евграфовича по тощей спине, добавил уже сочувственно и с искренней жалостью на лице:
— Только это твое состояние на помойку годится. А жаль, не революция, имел бы ты свой ресторанчик, пусть и похуже малость, чем «Царьград», к примеру. Отвел бы ты нам отдельный кабинетик со всей так сказать меблировкой, на серебряных подносах.
— Боже мой, боже мой, — простонал Иван Евграфович и глаза его, застывшие, сразу заблистали — готов был прослезиться в следующую минуту. И руки припечатал к груди, будто собрался молиться: — Уж предоставил бы я вам все, чем боги питаются…
— Боги, — повторил невесело Семен Карпович, — эти боги нынче — сам народ, как пишется в губернской газете. Или тебе, наверное, некогда грамотой заниматься. Ну, ладно, идем своей дорогой, Константин.
9
В номере гостиницы явственно слышался разговор. После стука все мгновенно смолкло, как будто костяшки пальцев Семена Карповича, как в сказке, заставили людей провалиться в какую-то яму. Только из глубины коридора доносилось шарканье ног да стук швабр горничных.
Семен Карпович снова и с непонятной Косте робостью постучал в дверь.
— В кровати что ли лежат? — пробурчал он себе под нос. Но на этот раз дверь скрипнула, и на пороге появилась с растерянным выражением на лице молодая красивая женщина лет тридцати пяти в длинном белом платье, перетянутом в талии белым лакированным пояском. На тонкой напудренной шее висел синий газовый платок. Черные волосы были собраны в крутой валик на затылке и зашпилены брошками. Увидев их, женщина сощурила и без того раскосые зеленые глаза, под которыми нависли пепельного цвета отечные мешки.
— Ах, это вы, господин сыщик! — воскликнула она удивленно. — А уж я бог знает что и подумала. Уж не разбойники ли?
— У вас, Инна Ильинична, есть чем поживиться разбойникам? — осведомился Семен Карпович. — Поступило в угрозыск письмо, анонимное, конечно. Будто вы, Инна Ильинична, незаконно торгуете кокаином и наживаете на этом бешеные деньги. Вот посему и надо полагать нас на лицо, как пишется в приказах.
— Какое свинство! — сцепив пальцы, прошептала женщина. — Дайте мне того человека, господин Шаманов, и я плюну ему в лицо. Это наверняка какая-нибудь из этих проныр-горничных, что всегда подсматривают и подслушивают.
Семен Карпович вздохнул шумно.
— Если бы мы знали, — проговорил он, почтительно при этом глядя на Инну Ильиничну. — Так позволите пройти для осмотра? Хоть и анонимное письмо, а ордерок имеем на руках.
— Пожалуйста, — нехотя предложила Инна Ильинична и отступила чуть в сторону, освобождая им дорогу, — если уж вам так хочется. Верите всяким сплетникам и болтунам. Искали бы настоящих преступников.
— Хочется-не хочется, работать надо…
В большой светлой комнате с полукруглыми высокими окнами, прикрытыми побуревшими и продырявленными гардинами — сидели двое: толстая, вся в черном, седая женщина, похожая на турчанку, и мужчина с покрасневшими веками, впалыми щеками, черными от щетины, с глубокими зализами на голове, с оттопыренными, как у мальчишки, ушами. Одет мужчина был в серый пиджак, черную рубашку, подпоясанную ремнем. На ногах стоптанные яловые сапоги.
На столе поблескивала яркой наклейкой бутылка вина, на газетном листе лежала горсть конфет в бумажной обертке. И женщина, и мужчина молча, во все глаза смотрели на вошедших. Мужчина вдруг чертыхнулся и бросил окурок папиросы в пепельницу — видно, прижгло пальцы.
— А у вас, Инна Ильинична, я гляжу важные гости, раз встретили их вином да конфетами, — проговорил уже весело Семен Карпович, неторопливо обходя сидящих за столом. Те завороженно поворачивались вслед за ним, как опасаясь получить удар по затылку.
— Ну что вы, — спокойно ответила Инна Ильинична, — это просто мои старые друзья: подруга, госпожа Добрецкая, и дальний родственник Игорь Юрьевич. Не виделись столько лет и как же не отметить такое событие.
— Эта госпожа Добрецкая, — торжественно произнес Семен Карпович, — и сыскному старая подруга. В начале войны она устроила у себя на квартире в Никольском проломе притон с беженками-проститутками, а в революцию куда-то пропала. А беженки куда-то исчезли, в Турцию что ли она их вывезла да продала?
Госпожа Добрецкая на глазах стала бледнеть, обессиленно откинулась на спинку кресла:
— Подумать только, — проговорила полушепотом, — сейчас и я вас признала, господин…
— Просто товарищ Шаманов, — прервал ее нетерпеливо Семен Карпович. — А вас я хорошо знаю, господин, или как вас теперь величать, дальний родственник, Игорь Юрьевич.
Мужчина встал, щелкнул каблуками.
— Командир санитарного отряда запасного полка Сеземов. Простите, что не в форме, в увольнительной нахожусь. В штатском, знаете ли, посвободнее чувствуешь себя.
Семен Карпович улыбнулся ядовито, оглядывая мужчину с ног до головы:
— С такими командирами Ульянов-Ленин, как Александр Македонский, дойдет до Египта, пожалуй… Какой стук выделываете каблуками. Прямо гвардейский офицер на гатчинском плацу… Интересно только, где вы санитарному делу научились? Не в публичных домах?
Сеземов побагровел, откашлялся, подыскивая видно ответ, но Семен Карпович резко отвернулся.
— Ну, впрочем, нам пора и за дело приниматься.
Он вышел и вернулся почти тотчас же с двумя женщинами, горничными гостиницы.
— Вы-то должны бы знать, — обратился он к ним, — торгуют или нет в этом номере? По разговорам, по посетителям.
Ответила одна из них, маленькая, косоглазая, в платке, длиннополом мужском пиджаке. Руки она сунула в рукава, как будто ее знобило в этот жаркий июльский день. Ответила грубо, с неприязнью к находившимся в номере и даже глаза сощурила злобно: