– Спасибо, без, – отвечаешь ты, открывая холодильник и протягивая ей пакет соевого молока. – Я в прошлом году нечто подобное делал.

– А ты где учился?

– В Далвиче.

Пауза.

– Ты учился в том самом Далвиче?!

– Поблизости. Те же принципы, то же общество, та же оплата.

– Как так вышло? Мне интересно.

Вышло совсем не так, как предполагалось. Тебе не понравилась та огромная школа для мальчиков, ее просторы и твой дискомфорт, в котором ты позднее узнаешь тайное предубеждение. По пути домой, с другой трассы, в объезд дорожных работ, ты увидел небольшую школу смешанного обучения. Небольшая – понятие относительное: со стороны не было видно, сколько места она занимает, но, судя по безупречному газону перед краснокирпичной громадой главного здания, она была больше, нежели твое предпубертатное сознание могло представить.

Это последние твои экзамены и последний вариант, который у тебя был. С добрым мужчиной – а эта доброта, как оказалось впоследствии, редко обходится без фундамента определенных знаний и осведомленности – вы говорите об «Арсенале» и «Манчестер Юнайтед» на «собеседовании». Затем он ведет тебя к рассыпчатым брусочкам печенья, рядами выложенным на столах в фойе женщиной из Ямайки. У нее во рту золотой зуб. После вы с ней подружитесь. Мама так и не расскажет, что именно о тебе сказали – тайна рекомендательного письма, которое обеспечило тебе бесплатное обучение в этой элитной школе, так и останется тайной. Перед уходом мужчина пожимает твою тонкую детскую руку своей большой и оплетенной венами рукой, притягивая тебя, будто для объятий.

– Нам нужны такие, как ты, молодой человек.

В ответ на твое недоумение:

– Нам нужны темнокожие ученики. Очень нужны, правда.

– Тааак, – говорит она, – это все объясняет.

– Что объясняет?

– Почему мы так ладим. Со мной та же история, только случилось это в шестом классе.

Она оглядывается на кухонный стол у себя за спиной. Тело готово прыгнуть и усесться на холодную каменную поверхность, но она останавливает себя.

– Расскажи о своих школьных годах, – просишь ты.

– Это… сложно. Я не была изгоем, но всегда чувствовала, будто бы у меня нет допуска.

Ты тоже. Впрочем, это можно объяснить множеством причин, большинство из которых тебе тогда было не понять. Нет совершенно никакого повода к тому, чтобы шестнадцатилетние подростки захотели дружить с непонятно как очутившимся среди них мальчишкой из бараков для темнокожих – долговязым и неуверенным в себе.

– Ты потерялся, что ли?

– Потерялся.

– А куда идешь?

– В начальную школу.

Они решили проводить тебя. Слава богу, ты сказал, где учишься.

– Кто у тебя классная?

– Мисс Николл.

– Правда? Она и у нас была. Передавай ей привет.

Один из них пристально тебя разглядывает.

– Он похож на Гэбса. Правда ведь, Андрэ?

Андрэ произносит что-то невнятное. Гэбс – это внушительных размеров мужчина из Нигерии, с острым умом и постоянной улыбкой. Сравнение, совершенно очевидно, несколько поверхностное. Впервые увидев Гэбса, ты задумался: мы и правда похожи? Мы что, все для них одинаковые? Гэбс, ты тоже ощущаешь это физически – как что-то твердое и тяжелое встало в глотке и жжет, как крепкий алкоголь? Если да, то как оно называется?

Вместо внезапных вопросов и ответов ты прощаешься с ними особым рукопожатием – к ликованию каждого. Вы не так много сказали друг другу, но кивок на прощанье стоит несказанных слов.

– Можно поинтересоваться…

– Нас было двое. Я и еще одна девочка. А у вас? – Ты уже на диване, пытаешься сесть по-турецки, она задевает коленом твою руку. Не нарочно или же это знак скрытого желания, в любом случае вы оба делаете вид, что не замечаете: ее нога теперь поверх твоей, а твоя рука лежит на ее бедре.

– Четверо. Два мальчика, две девочки. А в параллели на год младше – никого.

– Одиноко, наверное.

Как сказал Болдуин, всегда кажется, что ты один в своем несчастье, пока не раскроешь книгу. В этом случае две книги распахнулись до треска корешков, пусть некоторых страниц и не вспомнить. От ее взгляда некуда уйти и негде прятаться.

– Иногда было одиноко. Но у меня была поддержка, да и я нашел выход.

– Правда?

– Да. Сидел за книгами в библиотеке или гонял мяч на баскетбольной площадке.

– Баскетбол, ну разумеется!

Со стороны кажется, что это полный хаос, но на деле все в точности наоборот. В первый раз было так: команда выстроилась полукругом, и тренер продемонстрировал тебе правила – прыжок, подбор мяча, два шага, вытягиваешься всем телом, бросок, легкий удар о щит, мяч проскальзывает в сетку. Он сказал, что сразу не получится, нет, все приходит с практикой. Ты пробуешь и забиваешь с первого раза – на лице тренера смятение. Давай снова. Это не совпадение. У тебя талант!

Как сформулировать ощущение? В том, как ты стремился к кольцу, в твоих движениях была некая чувственность. Ощущение, не знание; не знание, а именно ощущение того, как надо. Момент ушел, исчез. Ты сбросил старую кожу. Преодолел что-то – травму, собственную тень. Это была чистая экспрессия. Шаги быстрые, уверенные, подобно мазкам кисти по холсту. Нет, ты не просто забросил мяч, ты нашел иное видение, иное бытие.

Та игра, та жизнь сделали тебя стройным. Футболка обтягивала грудь, подчеркивала сильные длинные руки. Все это заслуга времени. На время ты сдавал челночный бег – скрип жестких подошв, щелчок секундомера. В последние школьные годы по пятницам тебе приходилось заниматься в небольшом спортзале, где разметка для бадминтона на полу мешала ориентироваться. В той тесноте ты меньше всего думал о баскетболе, здесь даже границы площадки упирались в стены. Из-за соседства с бассейном пришлось взломать пожарный выход, чтобы проветривать зал, выпустить из него хотя бы немного едкого хлорного воздуха. И эта духота… Время от времени к тебе присоединялся кто-нибудь из команды, но, не выдержав, уходил через час. А ты отрабатывал угловые, бросал мяч, пока его стук о кольцо не начинал напоминать звук пощечины. Тренировка? Вы называете это жалким словом «тренировка»? Ты сам не понимал своих способностей – и дара, и проклятия – но знал точно: это то, чем ты должен заниматься. Особенно после травмы, когда плечо болталось отдельно от сустава, как слабо пришитая пуговица. После травмы ты задумался. Никакого откровения или разочарования – ты просто задумался, чего ты хочешь, в чем нуждаешься. Что самое главное?

Для тебя главным было бросать мяч в кольцо снова и снова. А не сидеть и думать о том, что и зачем привело тебя туда через все расстояния, состояния и совпадения, в оглушительной тишине одиночества. Не хотел думать, как воспринимают твою улыбку ребята в школьном коридоре: пугало несоответствие правды с картинкой в их глазах. Ты не хотел играть в игру без права голоса и действия.

Так что ты отошел в сторону, точнее, ушел в сторону баскетбольной площадки. Целью было самопознание, а это прогресс, так ведь? Ты хотел бы вырезать себе дом в том деревянном полу с потускневшей разметкой. Хотел бы вытянуться сильнее, чем позволяет тело. Дышать на пределе – глубоко и часто, едва не задыхаясь. Хотел, чтобы все тело ныло. Ты хотел бросить крученый с ускорением мяч с середины площадки в кольцо, чтобы сетка всплеснулась, когда он пройдет сквозь нее. Хотел бы взметнуть вверх ладони и широко улыбнуться успеху. Ты хотел чуть-чуть радости, пусть даже совсем немного.

Просто хотел свободы.

– А ты?

– Я?

– У тебя что?

– В смысле «что»?

– Да ладно, не один же я такой. Ты серьезно? Чернокожие в частной школе! Всем нам пришлось искать какую-нибудь отдушину. Пусть даже это помогало только тебе.

Она одобрительно кивает:

– Да, точно. Сцена. Вот моя отдушина. До сих пор. – Ты чувствуешь, как ее тело словно бы становится легче от произнесенных слов. – В повседневной жизни, ну, понимаешь, тебя видят либо так, либо эдак. Но когда я на сцене… – Она останавливается, погружаясь в воспоминания, теплые, густые и приятные. – Когда я играю, то сама выбираю, кем мне быть.