I.

В этот воскресный день в одном здании собрались самые неудачливые из огромной толпы людей. Большинство из них объединяло ноющее чувство, так внезапно обострившееся сегодня утром. К чему ведут внезапно вспыхивающие эмоции? Бог весть к чему! И никакой атеизм здесь не поможет. Однако именно такие эмоции заставили уже упомянутых людей выйти из своих уютных домов и прийти на совсем не уютную площадь. На митинг. Там же выяснилось, что эти люди не являются любимчиками фортуны, а оттого, конечно же, и были привезены сюда – к темной непривлекательной решетке.

Оформляли их долго, и все это время несчастные неудачники провели здесь, в комнате административно задержанных. По словам одного из полицейских, такая мера была необходима для того, чтобы присутствующие не толпились в кабинетах. Среди задержанных находился студент Гордеев, сидевший теперь на скамейке совершенно сбитый с толку.

Его окружали три глухие серые стены, две из которых соединяла решетка с замком. Вдоль этих стен тянулись небольшие скамейки, а под ними – пол, покрытый такими же серыми плитками, в зазорах которых виднелся мусор. Это обстановка наводила на присутствующих ужасную тоску и злость. Уж не виноват ли в этом дизайнер интерьера? Скорее всего, именно из-за него на этих людей нашла некая опустошенность и запутанность.

Перед глазами Гордеева еще мелькали картинки часовой давности. Тогда он находился на площади среди огромной толпы людей. Ему запомнились плакаты и крики, а особенно один протяжной выкрик. Он исходил от человека, окруженного людьми в форме, под масками которых не было видно лиц. Означает ли это, что под ними нет самих людей? Гордеев по велению своего чувства бросился на помощь тому человеку, и тут его схватили за плечи. А дальше – картинка, перевернутая вверх дном. По картинке ударили дубинкой. Затем уже в трясущихся стенах черного воронка неохотно звучали речи их провожатых.

Последним пассажиром той машины не по своей воле оказался парень пятнадцати лет. Его зеленая футболка была в пыли, волосы растормошены, а по лицу можно было понять – он сопротивлялся.

–Успокойся, родители потом за тобой приедут, – обращался длинный провожатый в весьма спокойном тоне к тому парню. Второй, поменьше, подал бутылку воды, которую тот не взял.

– Вы так нам и не объяснили, за что забрали, – резко сказал Гордеев.

– Нам не сказано что-то объяснять, а только забирать, – выпалил длинный провожатый, совершенно растерявшись. Другой, поменьше, зло посмотрел на Гордеева и, словно заглаживая оплошность своего коллеги, резко сказал:

– В протоколе свою статью увидишь! А то мы еще не знаем, дописывать ли к основной сопротивление. Больно ведь дрыгался, борзый какой!

– И вас не волнует, как вы с помощью дубинки людей задерживаете? – покосившись на пятнадцатилетнего парня, все гнул свою линию Гордеев, бывший в этот момент на взводе.

После заданного вопроса оба провожатых испытали отвращение к говорившему и стали смотреть теперь уже в другую сторону от Гордеева, стараясь не замечать его так, как не замечают назойливую муху. Один из них, тот, что подлиннее, повернулся к мальчику и снова произнёс своё:

– Мы позвоним твоим родителям, скажем, куда приехать, они приедут, – попытался убедить он этого еще совсем юного паренька, что так оно и будет, а потом новое недолгое молчание, видимо, в чём-то пытался убедить себя. – У меня тоже есть маленькая дочь и сын чуть младше тебя.

Уже с явным простодушием, явно пересиливая себя, провожатый повернулся к Гордееву:

– Нам ведь тоже ничего не объясняют, – посмотрел он на него доверчиво. – Сказали забирать активных людей – мы это делаем. Начальству нашему тоже мало чего объясняют. Им сказали привести сегодня на площадь нас, ну они и привели. А что там выше – я не знаю, ведь на наше начальство ещё выше начальство давит. Беспорядки у нас в стране, а нам сказали, что мы должны их убирать. Работа у нас такая.

– Это ещё ничего, – прозвучал низкий хриплый тон второго провожатого, – Моему бывшему напарнику вон чуть судимость не дали. За что? Во вкус вошёл: одного паренька сильно покалечил полгода назад на другой площади. Вот он покалечил так, потому что, как мне показалось, с желанием и удовольствием бил, а я так, потому что надо было. Другого напарника обругали за то, что на иностранца полез, а на них нельзя.

Он говорил негромко, постоянно поправляя свой шлем, и, видимо, недовольный такой внушающей экипировкой в небывалую жару, во время своего рассказа попутно снимал щитки с рук и ног.

– Жарко в шлеме? – спросил кто-то.

– Да, но не так уж и плохо, – ответил вновь длинный провожатый. – Вот с жилетом тяжко, а шлем я с удовольствием надеваю. У меня же тоже семья есть. Сейчас такие люди пошли – со всех сторон много неадекватных. А это всего лишь работа, да и вдобавок платят не так уж и много, хоть и по контракту я тут.

Машина всё тряслась, отдаляясь от площади всё дальше, и громкие кличи, взрывные речи становились всё тише. Немного помедлив, длинный провожатый, до этого упорно смотревший за мутное стекло, снова произнёс, посмотрев на мальчика:

– Ничего, родители заберут. Вот недавно тоже случай был: скрутили одного паренька, а отец его за ним ломится, кричит, чтобы отпустили сына или его взяли вместе с ним. Жалко, да. Но мы не забрали их вместе, ребята этих бедолаг по отдельности скрутили.

Ещё за то недолгое время, пока их везли с площади, Гордеев успел разглядеть остальных задержанных. Они все сегодня попали под беспощадную руку с дубинкой – символом власти во все времена. В машине теснилось человек двадцать. Гордеев моментально отметил про себя, что публика собралась совсем уж разная. Самому молодому, как уже было сказано, на вид дашь лет пятнадцать, а напротив него почти не шевелилось тело с седыми волосами да чуть прикрытыми глазами. Это был мужчина с взъерошенной причёской, впечатляющими мешками под глазами и несколько вычурным костюмом серого цвета, на котором что-то поблескивало.

Теперь же вся эта компания собралась среди трех серых стен и одной решетки. Вмиг незнакомые доныне люди стали соратниками. Спусковым крючком для этого поспособствовала общая несправедливость и тюремная обстановка. Они начали обсуждать произошедшее, и Гордеев мигом втянулся в непрекращающиеся разговоры. За первые полчаса ему удалось составить некое впечатление об окруживших его людях.

В камере насчиталось двадцать человек. Часть из них задержали в спешке совершенно случайно. Видать, у росгвардейцев было много работы, а разбираться некогда. Пятеро человек направлялись в магазин, метро или же просто шли по своим делам, так неудачно проходивши мимо той самой площади. Остальные же шли в некоторой степени целенаправленно. К чему здесь это сомнительное «в некоторой степени»? Дело в том, что кто-то пришел на площадь лишь из-за того, что его позвали друзья, в некоторых же победило любопытство. В таких случаях безопасность вкупе со стабильностью перестает владеть умами. В этих людях, конечно же, присутствовали зачатки стремления к справедливости, ради которой и было организовано роковое событие на площади. Однако эти не сформировавшиеся ростки еще не представляют собою непреклонные стебли убеждения. Оттого такие люди и находились в смятении, все больше жалели о своем порыве неокрепшей мысли, которая и привела их на площадь.

Таких людей Гордеев не понимал и не принимал. После недолгой беседы с ними он пересел на дальнюю скамейку. Внезапно послышались тяжелые ленивые шаги полицейского, который вяло направлялся сюда с ключами в руке. Это был тучный мужчина сорока лет. Под его чёрными усами виднелись желтоватые зубы, пока он кривил рот, с ухмылкой отпирая замок. В его взгляде, сквозящем из-под нависших бровей, можно было угадать плохо скрываемую насмешку.

– Кочетников, на выход! – сказал полицейский громким прокуренным басом.

Со скамьи поднялся самый молодой – тот самый пятнадцатилетний парень в зелёной футболке. Это был шанс, которым нельзя было не воспользоваться.