Они с подругою о нас заводят речь

и ищут нас с тобой, других не ищут встреч…

Поищем женщину. Поищем верный тон.

Тут дело тонкое, закон для всех времен.

Кто жаждет нежности? В нас нежность — через край!..

Ты — с той, я — с этою… А впрочем, выбирай!..

* * *

Л. Е.

Что за любовь по телефону?

Дрожать, прислушиваться к тону

и отирать холодный пот,

поняв как раз наоборот?

К чему свидания в эфире,

как будто на чужой квартире

в жару, всего на пять минут:

стучат, врываются, клянут…

Мой бедный друг!.. Сквозь эти стекла

я вижу, как рубаха взмокла

от нежной жажды и стыда.

Попразднуй жизнь на две копейки!

Пускай струятся эти змейки

от глаз неведомо куда!..

* * *

Веселым дьяволом вломиться в гости к вам,

веселым дьяволом, совсем не по делам,

смешить до хохота веселой чепухой…

Как жалко все-таки, что я шутник плохой…

Затеять с вами суету вокруг стола:

тарелки, рюмочки — прекрасные дела!

Стать щедрым, вежливым, изящным тамадой!..

Как жалко, господи, — уже немолодой!..

Веселым дьяволом с гитарой под рукой

смутить ваш призрачный наигранный покой.

Прощаться за полночь в прихожей пять минут,

пускай вас в комнате другие гости ждут…

Веселым дьяволом похитить вас у всех,

чтоб ваш таинственный лишь мне достался смех!..

И по окраине бродяжить до утра,

скрывая разницу — где правда, где игра!..

* * *

Как въехали, так дверь не запирали.

Свет в коридоре целый день не гас.

И приходили те, кого не звали,

а тех, что ждали, не было как раз.

От оголенных лампочек и голых

стен и незавешенных окон,

от голосов, наигранно веселых,

хозяевам хотелось выйти вон

и все вернуть по-старому. Но деться

теперь им было некуда: вот тут

им приходилось жаться и вертеться

и приниматься за домашний труд.

Лифт не работал. Ящики с вещами

и книгами стояли на полу.

И все, кто их сегодня навещали,

накапливались всяк в своем углу.

Никто не думал уходить. Соседи

заглядывали, чтоб застрять на день.

О переезде, словно о победе,

высказывались все кому не лень.

И находились рюмки и стаканы:

и ждали, что дадут «на посошок»;

а бородач, пиита домотканый,

мешал с одесским петербургский слог.

На этом беззастенчивом примере

хозяин понял, что приговорен

к открытой жизни и к открытой двери

от новоселья до конца времен…

* * *

Наш дом когда-то стал

жемчужиной модерна.

Невиданный портал

был соткан беспримерно.

Эркеры и щитки,

нарядные пластроны,

лепные козырьки,

окружные балконы…

Казалось, это — блеф:

такой камин в подъезде;

и лифт, и барельеф,

казалось, не на месте;

и кто вам передаст

казавшуюся блажью,

немыслимую, — Бакст! —

мозаику лебяжью!

В рисунках допустив

два-три неясных знака,

господствовал мотив

раскрывшегося мака.

И увенчал весь дом, —

вот выдумал художник! —

воздетый над углом

торжественный кокошник…

Эклектика тогда,

как новость, прорывалась.

Искусство без стыда

с роскошеством встречалось.

Дом вглядывался вдаль,

прекрасный и бесстыжий,

и получил медаль

на выставке в Париже.

Литые ворота,

Швейцары налитые.