Костю он встретил на подходе к санчасти, расположившейся в уцелевшем здании бывшей районной больницы. Здание было маленьким, но зато почти не затронутым боями. Костя сидел на лавочке у входа и курил. Вид у него был усталый, впрочем, такой вид для него был обычным, сколько его Веня помнил – работы у фронтовых медиков всегда было очень много.
Увидев своего приятеля, Костя вскочил, отбросил папироску и они крепко обнялись.
– Венька! Чертяка! Живой! А я уж подумал было, что сгинул мой друг в той мясорубке.
Веня нахмурился:
– Как не сгинул, сам не понимаю, по самому краешку прошел. Видно, потерял сознание и фрицы за мертвого приняли в темноте. Когда очнулся, все мои ребята уже ушли за кромку. А мне, видишь, повезло, опять ни одной царапины.
Костя успокоительно похлопал его по спине, отодвинул от себя и взглянул в лицо:
– Не суди себя, я уверен, в том нет твоей вины. Если остался живой, значит, будет возможность за ребят отомстить. Так это и рассматривай, хорошо?
Веня только кивнул, здесь их мысли совпадали.
– Так, не понял, – Костя удивленно выкатил глаза, – а где твой шрам на лбу, который я самолично полгода назад зашивал?
– Как где? – Не понял Веня и пошарил ладонью над левой бровью На ощупь лоб был гладким, никакого шрама не ощущалась. – А где у вас зеркало?
Костя молча достал маленькое прямоугольное зеркальце из кармана кителя и повернул его к Вене:
– На, сам смотри.
Старший лейтенант Вениамин Данилов взглянул и с удивлением увидел чистый, без единой царапинки и морщинки лоб. Если бы он не знал точно, то с уверенностью бы заявил, что на этом лбу никогда никакого шрама не было. Он задумался, крепко задумался. Стал вспоминать и понял, что ни комполка, ни особист его, скорее всего, последние полгода после того ранения не видели. Иначе бы они сразу обратили внимание, уж слишком броская была примета – напополам разваленная и зашитая левая бровь и уходящий под челку кривой красный шрам. Как тогда чиркнувший на излете осколок глаз не задел – только чудом, не иначе. Взвода его, где всем этот шрам был хорошо знаком, уже нет почти – трое раненых, отправленные в госпиталь, скорее всего, в свою часть не вернутся. А если и вернутся, он что-нибудь придумает. Да и не будут они трепаться. Кто еще видел? – Да черт его знает, видеть многие могли, тот же комроты, командиры взводов, а вот кто запомнил, а кто нет, так и не скажешь, на войне такие вещи в глаза не бросаются, многие ходят со шрамами. Но если начальство об этом узнает, тот же особист, например, хана ему точно, замучаешься доказывать, что ты – это ты. Одного подозрения хватит, чтобы по законам военного времени…
Веня удивился тому, что думает не о том, куда делся шрам, а о том, как бы это скрыть. Он поднял голову и посмотрел на Костю, который удивленно разглядывал его лоб:
– Слушай, Костя, – Вениамин взял друга под руку и повел в сторону, подальше от санчасти, – ты-то веришь, что я – это я?
Тот удивленно вытаращил на него глаза, но потом понимание отразилось в его взгляде, а с пониманием и задумчивость. Веня встряхнул его покрепче и повторил, глядя ему прямо в глаза:
– Костя, ты веришь, что я – это я или нет?
Тот тряхнул головой, но ответил не сразу. Сначала наклонился, сорвал травинку, сунул ее в рот и зачем-то посмотрел в хмурое темнеющее небо. Потом подошел поближе к Вене и внимательно ощупал его лоб, словно подозревал, что его друг, решив разыграть его, как-то загримировал свой шрам. Наконец, вздохнул и задумчивым, странным таким голосом ответил:
– Верю, Веня, конечно, верю. Неужели я своего друга не узнаю? Но ты должен рассказать мне все, понял?
Веня пожал плечами и задумался, вспоминая события прошедших дней. Потом ровным голосом начал говорить:
– Да что там рассказывать, не знаю даже. Как два дня назад эсэсовцы поперли в контратаку, так почти сразу весь взвод выбили. Хорошо еще, пока была связь с нашими, успели тяжелораненых отправить. А потом вообще потерялись, отступая под шквальным огнем. Да о чем я? Какое там отступали? Правильнее сказать – драпали мы, Костя, куда глаза глядят, лишь бы выжить. Я не стесняюсь говорить это, ты знаешь, я не трус. Но и погибать, да и людей своих губить в бессмысленном сопротивлении не буду. Потому и выжил до сих пор, хотя за то время, пока воюю, в других взводах командиры не по одному разу сменились.
Веня помолчал и продолжил:
– В общем, к вечеру оказались мы на окраине какого-то леска, от немцев удалось оторваться и я принял решение там, в лесу, и заночевать. Нас всего-то девять человек осталось, некоторые раненые, правда – легко, но все же. Выставил двух часовых, распределил смены, ребята сразу же вырубились, а я не могу заснуть и всё тут! Первый раз такое за всё время, пока воюю. Ну, я и присел у костерка уже почти потухающего, подхватил какую-то палку, что под ногами валялась, достал нож и стал ее машинально строгать, так что кол получился. Я не собирался, правда, руки сами выбрали, надо было их чем-то занять.
Веня замолчал, обдумывая сказанное и снова удивляясь такому совпадению, не мог же он знать, что этот кол поможет ему выжить. Не слишком ли много странного происходит с ним в последнее время? Но Костя ждал и надо было продолжать рассказ.
– Тут слышу, вроде, шорох какой-то, но не поймешь, то ли почудилось, то ли зверек какой пробежал. И неожиданно прямо из темноты мне в грудину сильнейший удар. Костя, там точно никого не было, я бы заметил, веришь? Удар словно из самого мрака пришел. Ну, мне так показалось тогда, сейчас уж и не поручусь… У меня аж дыхалку перехватило, я к кустам отлетел и чувствую, ребра у меня сломаны. Я еще подумал, что, не дай Боже, ребро легкое заденет или еще чего там. В глазах потемнело от боли, заорал даже, помню, а как тут не заорать? Руку машинально поднимаю, чтобы глаза протереть, потому что все как в тумане, и в это время на меня здоровенный эсэсовец прыгает. Зачем, я и сейчас не понимаю, ведь мог же просто дать очередь из автомата? В общем, не знаю, может, у него патроны кончились или еще что, только прыгнул он на меня как зверь какой-то. Только не повезло ему, в руке у меня, которую я поднял, кол этот был заточенный, понял? Просто совпадение, я про него и забыл уже после того удара в грудь. Но помог он мне, представляешь? Кол, в смысле. Бывает же такое в жизни! Немец прямо на острие и насадился как муха на иголку. И на меня сверху навалился. Я уже подумал, что труп, но он вдруг глаза открывает – красные такие, кровью залитые, век их не забуду, и говорит…
Веня вдруг замолчал, почесал в затылке и как-то неуверенно продолжил:
– Знаешь, Костя, я ведь тогда не понял ничего. Ты в курсе, что с немецким у меня не очень – так, несколько фраз заучил, не более. Но сейчас я откуда-то точно знаю, что он тогда сказал, даже удивительно – просто знаю и всё.
– Что? – не выдержал Костя. – Что он сказал?
– Да это…Что-то типа: «Дьявол, да это же осина!». Вроде как ругнулся.
– Осина? – удивился Якубовский.
– Тогда времени не было, а сейчас я думаю, это он про кол, которым я его проколол, что он оказался осиновым. Я-то в деревьях не разбираюсь, ну, березу там, дуб, клен, сосну с ёлкой отличу, конечно, а остальные для меня все одинаковые.
Костя кивнул и поторопил:
– Дальше что?
– А дальше он по-немецки пожелал мне долгой жизни, назвал братом, улыбнулся и тут у него кровища фонтаном как хлынет прямо изо рта! А у меня у самого в это время рот был открыт, я вздохнуть пытался, вот вся эта кровища мне прямо в рот, представляешь? А мне и голову не отвернуть даже, так он меня прижал, кабанина здоровый был! Пришлось мне эту кровь глотать, чтобы не захлебнуться. А потом будто что-то у меня внутри взорвалось и я потерял сознание. Очнулся – уже светать начало. Встал, ощупал себя, вроде, не болит ничего. Даже грудь не болит, представляешь, а ведь я точно чувствовал, что фриц мне ребра сломал! Не, конечно, мог и ошибиться, понятно, но удар был очень сильный, а тут вообще ничего не чувствую и даже синяка на груди нет.