– Его.

– Да без вопросов.

Кто-то позвонил по мобильному телефону и доложил.

– Уже едет. Скоро будет.

Ждем. А братки местные, между тем, парни милые и веселые, развлекали гостя челябинского разговорами – рассказами про приколы тюремные и удалые разборки. Истории в общем-то жутковатые, но в их изложении они были даже забавными. Я поймал себя на том, что думаю: интересно, каково это быть бандюком – бесстрашным и уверенным в себе и в то же время таким ужасно веселым? Они-то уж точно знают, что такое быть мужчиной – не ведать сомнений, не мучиться: прав ты или не прав. Таких ничто не смутит в этом мире – ни окружение, ни то, чего оно ждет от тебя.

Между прочим, один сказал довольно интересную вещь. Отфильтрованная от матов и блатняцкого жаргона, она звучит примерно так: «Счастье – это только отдельные минуты: пришло и ушло до следующего раза. И постоянно счастливыми могут быть только лишь идиоты. А вот горе – это вещь прочная: если уж пришло, само не уйдет». Понравилась мне эта мысль…

Да и пацаны… Сомнения им не ведомы. Сомнения, которые вечно во мне присутствуют, им не страшны. А во мне так сомнения поселились с детских лет и к седым волосам стали прочными, как то горе, о котором только что говорили. Как-то они отыскали лазейку в мою душу и навсегда поселились в ней. Ну, и я всю жизнь сомневаюсь – в том числе, и в самом себе: сомневаюсь, что могу быть хорошим мужем, отцом, специалистом и гражданином… Теперь даже не знаю, каково это – жить не сомневаясь ни в чем.

Вошел Георг Кастанян. Я даже не сразу его узнал – настолько он суетливо и подобострастно кинулся по кругу пожимать длани всем присутствующим. Но это был он и, наконец, оказался напротив меня, протягивая трясущуюся клешню свою. Я проигнорировал жест дружелюбия:

– Ну, давай еще поцелуемся.

От обиды, наверное, голос прозвучал глухо, как со дна колодца.

Один из местных повел разговор:

– Слышь, Жорик, а за тобой, оказывается, должок, и ты отказываешься платить. Вот этот мужик предъяву тебе выставляет. Что скажешь?

Кастанян бросил на него острый, как у курицы взгляд, и опять кинулся ко мне, пытаясь завладеть рукой:

– Дорогой! Ты все неправильно понял… Ты меня совсем не так понял… Просто я машину купил и денег сейчас совсем нет… Но я отдам… Сегодня же отдам… Сейчас…

Хачик кинулся к столу, лихорадочно шаря по карманам и выкладывая попавшие в его липкие пальцы купюры.

– Вот… все, что есть пока. Остальные вечером… Вечером приходи ко мне – все отдам.

– Ага, – негромко сказал Чесменский. – Забавный хачик. Обхохочешься.

Я заметил, как переглянулись с Чесменским местные братки, и понял значение этих взглядов – сейчас они будут решать, как наказывать Кастаняна.

– Твой вопрос решен? – спросил меня Сергей. – Ну, тогда – пока.

Я забрал со стола кастаняновскую дань – две с небольшим тысячи – и покинул штаб-квартиру местной братвы. Почему-то я не получил от мести той радости, на какую рассчитывал. Но есть вещи, ответов на которые предпочитаешь не знать.

Я добрался до дома, дождался вечера и отправился к Кастаняну.

На этот час что-то в мире окружающем стало не так – в прохладном воздухе почувствовалось нечто мрачное и зловещее. Может, погода сменится ночью? Но однако же, такой прогноз не снимал ощущения надвигающейся беды – точно кто-то неизвестный и зловещий крался моими следами по улице, прячась за столбы, каждый раз, когда я с беспокойством оглядывался; точно земля под моими ногами в любой момент могла превратиться в зыбучий песок.

Никогда прежде не ведал такого страха – разве только в кошмарах. Всю свою жизнь строил на надежной основе здравого смысла и боялся лишь зримого и ощутимого – но только не чертовщины надуманной! Никакие рассказы из «ужастиков» не трогали в такой мере, как угнетало сейчас предчувствие – что-то в мире стало не так.

Глупости какие! – попробовал себя одернуть. – Нервы разыгрались, вот и все.

Но возникшее ощущение не проходило, исподволь завладевая моим сознанием. Боязливо оглядывался и озирался вокруг, а ощущение присутствия кого-то крадущегося за мной все росло, нагнетая душевную напряженность. И уже паника, как ветер холодный в проводах, завывала в сердце моем.

Из этого унылого и нервозного тумана, обволакивающего сознание в полусумраке вечера, всплыла одна-единственная позитивная мысль – сейчас Кастанян отдаст мне долг, и никогда более в жизни не буду иметь с ним дел.

Георг поджидал меня во дворе и был не один – три кривоносых брата Кастаняны, одинаковой степени волосатости и аромата немытых тел, взяли меня в кружок. Атмосфера мгновенно накалилась. В этом сумрачном забетонированном дворе повеяло чем-то уж очень зловещим, перечеркнувшим все мои уличные предчувствия. Словно шагнул я за ворота и оказался в совершенно другом мире, который уже не Увелка и даже, представьте себе, не Россия. Где я? Черт возьми! Почувствовал, как леденеет кровь. Кто эти люди вокруг меня?

Их беспокойные глаза напоминали подвальных крыс – трусливых и опасных. О господи, смилуйся, убереги меня от всякой нечестии и заразы! Мне и раньше приходилось видеть подобное – когда подлость и трусость, в угол загнанные, вдруг набирают силу и злобу.

Сразу почувствовал себя беспомощным и одиноким – я был в ловушке. Холодные, безжалостные, невидимые руки потянулись к моему горлу. Ледяные пальцы сомкнулись на шее, пережимая кровеносные сосуды, перекрывая доступ воздуха в легкие. Это был конец…

Но ведь никто на свете не умеет умирать так красиво, как русские – никого из двуногих мы не боимся. Хотя осторожность – мать доблести, и речь я начал с приветствия.

– Добрый вечер, братья армяне! Почетная встреча кредитора? Весьма польщен… – сказал с сарказмом, старательно изобразив улыбку и кивнув всем присутствующим сразу.

Георг схватил меня за плечо:

– За деньгами пришел? Тебе мало того, что я дал? Хочешь еще?

Я стряхнул его руку с плеча и оглянулся на братьев за спиной – не с ножами ли они в руках? Потом воззрился на самого младшего и более подлого из всех присутствующих.

– Ты что, Жорик, с чинары упал или братки тебя так здорово прессанули в Южноуральске, что умом тронулся? Ужасно выглядишь, между прочим…

Тот хрюкнул по своему обыкновению, вытаращил глаза, а лицо его начало синеть.

– Ничего я тебе больше не дам! Так и знай…

– Какой же ты мужчина, если слово не держишь? Трясешься от жадности – смотреть противно. Но подумал ли ты бестолковкой немытою, что свои похороны тоже сам будешь оплачивать?

Хачик головою дернул, словно гремучая змея, готовая ужалить, и завизжал высоким голосом:

– Ты что, сука-бл…, решил братвой меня запугать? Не выйдет!

– Черти тебя дери, Кастанян! Не ты ли ползал сегодня у моих ног и прощения просил? На много они тебя наказали? Совсем от жадности спятил?

– Сволочь проклятая! Ты мне за это еще ответишь, – хозяин двора визжал, брызгая мне слюной в лицо, а два шкафа с пустыми антресолями легонько подпихивали меня в спину, нагнетая напряжение обстановки.

Но русские не сдаются!

– Слышь, хачик, я сейчас домой приду, позвоню Чесменскому, и ты будешь очень жалеть, что снова нарушил слово.

Кастанян запрокинул голову и расхохотался, раздув шею, как лягушка живот.

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Если про свою «крышу», то дабл я её в рот.

– Ну, знаешь… За слова такие придется сполна отвечать. Слыхал я про то, что крысы иногда кидаются на волков, но чаще всего попадают в пасть. Ты, наверное, будешь очередной. Нет, правда, ума у тебя не больше, чем у козла.

– Звони своей «крыше», а я посмотрю, что он тебе скажет теперь.

– Отсюда посмотришь?

Георг махнул рукой, и его оголтелые братья за моей спиной расступились.

Я беспрепятственно дошел до калитки ворот и, открыв её, оглянулся. На лице Кастаняна застыло самодовольное выражение старой обезьяны, добывшей гнилой банан с сухой пальмы.

– Жалко мне тебя, хачик. Завтрашний день для тебя может быть не столь лучезарным, как сегодня. И это будет дорогая цена за то дешевое представление, которое ты и твои братья сейчас разыграли предо мной.