Фрэнк Кроли пытался успокоить меня. Он развеял мои опасения, связанные с появлением венка на могиле Беатрис, сумел убедить меня в том, что это не имеет никакого значения, что это всего лишь неумная, жестокая шутка. Это Джек Фейвел, твердо заявил он. Да, Фейвел мог все это устроить, чтобы поразвлечься. Не надо брать в голову, не стоит придавать этому значения.

И все же это не так, подумала я внезапно. Нет, это был не Джек Фейвел. Это не похоже на него. Джек Фейвел - слабый, неприятный, никчемный тип, он трус и лжец, он испорчен и развращен, но он не сатана; Джек Фейвел - паразит и мошенник; я вспомнила его плотоядные, похотливые взгляды, дряблый подбородок, вспомнила, как от него несло перегаром виски, его гаденькую улыбку. Ребекка его презирала. Как и Максим. Я тоже, хотя, кроме того, еще и побаивалась. Но в те дни я боялась всех. Теперь же я не намерена бояться Фейвела.

Не он оставил возле могилы венок. Даже если бы он додумался до такой проделки, он сделал бы все топорно. Он ни за что не смог бы выбрать столь изысканной красоты цветы, не смог бы найти такое место для венка; во всем этом сквозила дьявольская хитрость. Конечно, он мог появиться на похоронах Беатрис - я вдруг даже поймала себя на том, что почти ожидала этого; я бы даже не удивилась, если бы где-то возле церкви увидела, как он смотрит на меня своими водянистыми, тусклыми глазами; наверное, волосы у него сейчас стали совсем редкими, а на шее появились жировые складки. Но он не пришел, вероятно, даже вообще не знал о смерти Беатрис.

Венок был делом не его рук. Он не мог написать букву "Р" ее почерком на карточке. У него не хватило бы вкуса и утонченности, его методы всегда отличались грубостью и вульгарностью.

На свете был только один-единственный человек, кто мог с такой тщательностью выбрать венок, столь умело осуществить свой дьявольски умный и жестокий план и начертать на карточке букву "Р".

Маленькие дети выходили во двор, поверх стены до меня долетали их серебряные голоса, я слышала, как удаляются и постепенно затихают их шаги, после чего снова стало тихо. Но она находилась рядом, она стояла у меня перед глазами, казалось, я даже вижу тень, которую отбрасывает ее высокая фигура.

Я увидела ее одетую, как всегда, в черное, длинные костлявые руки сцеплены на животе; увидела похожее на пергамент лицо с выступающими скулами и глубоко посаженными глазами. Я увидела ее тщательно зачесанные назад волосы, как у женщины-гида на вилле, увидела выражение ее лица, на котором написано презрение, сознание собственного превосходства; или, как это было в другой раз, ненависть и враждебность, когда она всевозможными способами пыталась разрушить мое хрупкое счастье, лишить меня ощущения покоя и защищенности.

Я увидела, как она стоит во главе выстроившегося вдоль лестницы штата прислуги Мэндерли, чтобы официально приветствовать меня при моем первом появлении в качестве молодой жены, и смотрит на меня неподвижным холодным взглядом или как неожиданно появляется в дверях спальни в западном крыле дома и злорадно, торжествующе сверлит меня глазами, наслаждаясь чувством вины, которое я испытываю из-за того, что забрела в эту комнату. Я увидела ее глаза, в которых светились удовольствие и ликование в ту памятную далекую ночь, когда я так легко попала в расставленную ею ловушку.

Я слышала ее, снова слышала ее голос, шепот - вкрадчивый, неприятный, тихий, как у змеи.

Я не знала, где она теперь. Мы никогда ее не видели после той кошмарной ночи, когда возвращались из Лондона в Мэндерли. Говорили, что она собрала свои вещи и уехала, комната ее оказалась в конце дня пустой. А затем произошел пожар. Я не желала ничего знать о ней, мне нужно было, чтобы она ушла из нашей жизни, из моей головы, я не хотела, чтобы ее тень ложилась на моей дороге или между нами.

Миссис Дэнверс принадлежала Ребекке и Мэндерли. Я ничего от нее не хотела. Однако миссис Дэнверс прислала венок. Я знала это. Знала определенно.

Я вышла из комнаты, не захватив ни жакета, ни сумки, и почти побежала по узкой улочке к фонтану. Максим был уже там, он сидел за столом, скрестив ноги, перед ним стояла чашка с чаем.

- Максим! - Я слегка запыхалась, но постаралась казаться такой же спокойной и беззаботной, как и он.

Он поднял голову.

- Я чувствую себя лучше, - жизнерадостно сказала я. - Правда, замечательно? На солнце пока еще довольно тепло. Я совершенно здорова.

Я увидела, как по его лицу пробежала тень, во взгляде отразилось удивление. С какой стати я так настойчиво стараюсь уверить его в том, что здорова?

Я заказала чай и лимонное мороженое. Я была спокойна, очень спокойна. Пила чай, ела костяной ложечкой мороженое, улыбалась Максиму. И ничего ему не выболтала.

Затем я сказала:

- Давай уедем отсюда. Мне хочется чего-то нового, а тебе? Мы можем хорошо провести время до наступления зимы где-нибудь еще.

Мы раньше не обсуждали это. Я полагала, что нам придется где-то осесть, когда погода переменится. Пока она не переменилась. Но мне страшно хотелось уехать отсюда, я знала, что не смогу обрести здесь душевного равновесия, не смогу ходить по здешним улицам и площадям, поскольку меня будет мучить чувство, что я должна постоянно оглядываться. Нам нужно снова переехать, найти место, которое еще не испорчено. Я ^испытывала беспокойство, мне нужно было от чего-то убежать, хотя это и бесполезно, я все несла в себе, куда бы мы ни отправились.

Максим внимательно наблюдал за мной. От холодного мороженого у меня заболело горло. Я не могу снова просить его об этом, подумала я, иначе он что-то заподозрит и начнет допытываться, а я не сумею ему ответить. Я никогда не произносила ее имя, имена других людей из той, прошлой жизни.

Наконец Максим улыбнулся и сказал:

- Да. Думаю, мы снова отправимся в Венецию.

Было уже темно, когда мы вернулись в пансион; воздух стал холодным. Неожиданно для себя я не повернула к главному входу, а прошла несколько ярдов вперед по аллейке, ведущей к калитке.

- Я хочу кое-что показать тебе, - сказала я Максиму. - Раньше я его не замечала, но когда проснулась сегодня после полудня, разглядела. Очень симпатичное растение, так приятно пахнет, но я не знаю, как оно называется.