Первое деяние, ознаменовавшее появление на свободе Кузика В. Н., в рамки Уголовного кодекса не входило. Он проник в помещение сберкассы и с чистой совестью совершил вклад в 1 (один) руб. и 32 коп.
Став владельцем личного счета, Кузик В. Н. внимательно осмотрелся. Леса, поля и реки простирались окрест. Бился в проводах электрический ток. Пузырился чугун в домнах. На западе певец Тынис Мяги пел про разбитое сердце свое. На юге дозревали цитрусовые. С востока катились эшелоны с морской капустой. Где-то вакантно маячили руководящие посты. Жизнь была прекрасна и многолика. Заниматься привычным угоном личного автотранспорта в тесных пределах своей области Кузику В. Н. больше не улыбалось.
И он подался на север.
Туда, где коэффициент, северная надбавка и прямо в небо хлещет из недр черное золото. Взял в дорогу лишь небольшой чемоданчик.
Были в его дерматиновом чреве полотенце, мыло, белая паста «Мери-Члери» и стопка перехваченных резинкой документов. А именно: паспорт на имя Кузика В. Н., другой такой же, пяток трудовых книжек установленного образца и набор справок на большинство случаев жизни. И еще фотообразчики печатей, пузырь с китайской тушью и реликвия непорочного детства — ученическая ручка с пером № 73. Именно ею он теперь врисовать в паспорт штамп о браке с гражданкой, называть которую, чтобы ее не удивить, мы не станем. Не желая обременять бухгалтерии подсчетом холостяцкого налога, сочинил от нее и двух очаровательных детишек.
Тем же способом привел Кузик в желанный вид и сберкнижку, прибавив к уже имеющейся там сумме 17 000 рублей 00 коп. Теперь он вызывал в собеседниках невольное уважение: солидный семейный человек. Никаких порочащих сведений, естественно, не было и во всех пяти трудовых книжках.
И чуть ли не величальной встретили Кузика в Тургуте!
— К нам! — плакатно арканили его жадные до кадров организации со звучными аббревиатурами СУТР, ПСО и ПМК ГПЗ.
— Только у нас! — не соглашались стройуправления за номерами 5, 16, 42, 50, 63 и 78.
— Нет, у нас! — оттирали конкурентов КММУ, Мостоотряд и СМУ НГДУ.
Ни одной из организаций не обидел Кузик. Зарплаты, коэффициенты и надбавки за якобы непрерывный стаж он отведал во всех. Хоть и малые сроки тянул в каждой — случалось, уже через две недели вышибали его за прогулы и природную склонность к напитку. Но, уподобясь Фениксу, восставал Кузик, вновь и вновь поражая доверчивых в этих краях кадровиков незамутненностью взора и запасных документов. Будто не пришло еще в Тургут чудо XX века — телефон. Глядишь, и перепробовал бы он все семьсот тургутских контор, не случись на его пути тринадцатой.
Но не роковая цифра сгубила Кузика. Погорел он на собственноручно состряпанной безупречности.
— Как, разве валяются на дороге эдакие кадры? — не представляя, как недалек он от истины, вскричал начальник спецстройуправления Курищев. И, не сходя с руководящего кресла, подмахнул приказ о назначении Кузика В. Н. на матответственную должность прораба. В знак же безграничного к нему доверия поручил выдать подчиненным зарплату.
Слаб человек. А сумма оказалась так близка к собственноручно начертанной в книжке…
— Стой! — притормозил Кузик машину. — Душа горит. Дай хоть пообедаю. — И навсегда скрылся с глаз водителя.
Двое суток напролет гремел тот украшенный шампанским обед.
— А теперь — Тюмень! — Покупая самолетный билет, Кузик лихо сшиб на затылок новехонькую шапку.
Встреча в Тюмени была уже подготовлена. Правда, вместо ресторана «Нефтяник» отправился недогулявший прораб прямо в следственный изолятор.
— На путь исправления и перевоспитания не встал, — констатировали позже судьи, назначая ему побыть на севере еще восемь лет. Но теперь— со строгой изоляцией от всевозможных соблазнов.
Мораль же этой истории можно выразить кратко: «Бди!» Чего остается пожелать начальникам тургутским и — скажем так — некоторым другим.
ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ
Группа была дружной. И талантливой. Это отмечали все преподаватели. Один был отличником, он окончил с красным дипломом, и его оставили на кафедре, остальные — просто хорошистами.
Недавно Арсеньев — он всегда подавал большие надежды — выпустил первый сборник. Поговаривает о Союзе писателей. Брюханов ушел в эстраду. Теперь он довольно известный пародист. Васильев сделал фильм о босоногом детстве. Фильм понравился не всем, но пресса была хорошей. А музыку к фильму написал наш Грачев. Впрочем, его песни знают и без этого. Дунаев пробился как карикатурист. Печатается, работает над мультяшками. Егоров сменил несколько мест и осел в балете. Администратором. Елкин ведет передачу по третьей программе. На испанском. Жариков танцует в ансамбле «Березка». Сейчас на гастролях. Зюкин роет какой-то курган VI–VIII веков, есть интересные находки. Говорят, тянет на доктора.
Остальные устроились тоже неплохо. Не жалуются. И неудивительно — группа действительно была талантливой. Не повезло только Яшкину, отличнику. Он так и сидит на нашей кафедре автоматики. Старшим научным. А ведь тоже подавал надежды!
СТАРИК
Пантелеев в третий раз начал страницу, но доносящийся из передней телефонный разговор не давал сосредоточиться.
— Нет. Не знаю, — отчетливо слышался приглушенный рукой голос сына. — Я еще не говорил. Я сказал — завтра. Ну, что еще…
«Да сколько же можно…» — закипел было Пантелеев, но тут трубка звякнула, и Сашка вошел в комнату, держа руки за спиной.
— Слушай, пап, у меня к тебе серьезный разговор.
Пантелеев вздохнул и отложил книгу. Вызывают в школу? Пять рублей на подарок? Выгнали из очередной секции?.. Неприятности другого порядка бывают, кажется, позже.
— В школе что-нибудь?..
— Нет, что там в школе, — безразлично протянул сын. — Нормально в школе.
— Все у тебя нормально, — рассердился Пантелеев. — А вчера Лидия Васильевна звонила — я уж не стал матери говорить.
Сын, скучая, уселся в кресло, перекинул длинные ноги через ручку и уставился в сумерки за окном.
— А, эта… Жаловалась?
— Не жаловалась — советовалась. Не интересуешься ты ничем. Что ты, собственно, думаешь, а? К чему готовишься? Да я в твои годы… — Пантелеев чуть было не ляпнул про вагоны, но вовремя вспомнил, что никаких вагонов, пожалуй, не было. Да и вообще, разве в этих дурацких вагонах дело? А в чем? И он растерянно посмотрел на сына.
— Ну, — с обычной иронией поинтересовался сын, — что ты в мои годы? Вагоны, небось, грузил?
— Да не в вагонах дело. — Пантелеев махнул рукой. — Ладно, замнем.
Помолчали, глядя в окно.
«Вырос то как, — подумал Пантелеев, рассматривая сына. За лето Сашка похудел, прибавил восемь сантиметров, на губе обозначился пушок. — А все-таки в меня, стервец, пошел, в меня». В сумерках лицо сына показалось ему бледным.
— Как ты себя чувствуешь? Здоров? Плавать не бросил?
— Все нормально, батя. — Сашка скрипнул креслом. — Ты не волнуйся, все нормально.
— Ладно, что там у тебя?
— Да так, ничего особенного. Мне тут принесли… — он быстро достал из-за спины скрипящий полиэтиленом сверток и протянул Пантелееву.
Пантелеев взял скользкий пакет, подержал немного, узнавая, — господи, время-то как летит, давно ли сам приходил к отцу с таким пакетом, и вытряхнул из него тускло-голубые — ну и цвет! — штаны. Лицо его сделалось хмурым.
— Слушай, что же это такое, а?
