— Избирайте, сударыня, — закричал сластолюбец, — любое: или гнить в глубоком погребе, или вольность! Этого мало, если ты будешь соответствовать моей любви, то ты будешь моею супругою, моею повелительницею.

— Густав! — закричала Сигизбета, вся в слезах. — Густав! — продолжала она, упавши на колени. — Что ты хочешь делать? Побойся Бога!

И камень, я думаю, тронулся бы слезами невинной, но изверг Густав был бесчувственнее камня; ее слезы больше его воспламенили, и он сказал ей:

Густав

Сигизбета! для чего ты так мила, для чего любовь...

Сигизбета

Разве любовь позволяет быть преступником — похитителем чести девиц?

Густав

Преступником? И ты побуждение любви называешь преступлением? Так будь же жертвою своего упрямства — сиди здесь.

Сказав сие, он захлопнул дверь и оставил несчастную Сигизбету, простершуюся на голой земле. Несколько времени она была погружена в мрачную бесчувственность.

— Боже! — воскликнула наконец она. — Праведный Боже! Неужели Ты оставишь меня? Неужели Ты не защитишь беспомощную?..

После сих слов луч надежды просиял в душе ее: Мориц скоро приедет!

Ввечеру Моргон спрашивает Сигизбеты — ему отвечают, что она вышла в сад. На другой день он ее зовет — ему отвечают, что она нездорова. Он хочет непременно ее видеть, как вдруг прибегает Густав и с притворным смятением вскрикивает:

— Родитель мой!

Моргон

Что с тобою сделалось?

Густав

Сигизбета... ах! я боюсь поразить вас ударом!

Моргон

Сын мой! Ударом?

Густав

Она, забыв ваши благодеяния и допустив обольстить себя...

Моргон

Удержись, сын мой... Удар!.. Пощади меня... Удар! (Бросается в креслы.)

Густав

Этого мало, родитель мой! Обольщенная неизвестно кем, убежала.

Моргон

Убежала? Несчастная, обольщенная тварь! И ты готовила этот удар для седой моей головы. Га! это ли благодарность за мои отеческие благодеяния? Для того ли я открыл тебе мое сердце, чтобы ты пронзила его? Ах! я не перенесу этого. Неблагодарная! Ты будешь причиною моей смерти.

Слезы градом катились из очей его; великая слабость овладела им, он лег в постелю. Густав умел отвратить его намерение, чтобы послать везде искать Сигизбету; по всему замку говорили о побеге Сигизбеты, везде царствовала печаль, один Густав радовался счастливому успеху — радовался, подобно хищному волку, поймавшему невинную овечку.

Сигизбета, питаемая скудною пищею, томилась в башне, куда не проницал свет солнца, где сырость и холод, томилась и ожидала вечера и утра с слезами на глазах, с сладкою надеждою в сердце забыть всё в объятиях Морица. Так, надежда, сей любезный дар Неба, подкрепляющий нас во всех несчастиях, одна надежда услаждала ее горесть.

Моргон приходил в изнеможение; сильная лихорадка заступила место его горести. Наконец получил он письмо от Морица, который был на два дни езды от замка; это письмо его порадовало; это письмо заставило трепетать Густава: он боялся, чтобы его злодейство не обнаружилось. «Так, — думал он, — это не укроется от Морица, он сыщет Сигизбету, хотя зарой ее в землю. Тогда что со мною будет?..» Задумавшись, ходил он скорыми шагами по комнате.

— Спасительная мысль! — вдруг вскричал он. — Лучше быть не может. У отца останется еще много, я не буду столько бесчестен, что возьму всё, половину для меня довольно; и тогда — чего не мог я сделать ласками и угрозами, то сделаю силою.

Он начал приготовляться к отъезду. Настал вечер, почтовая коляска, запряженная четырью лошадьми, была уже готова. В полночь, когда все уснули, Густав, взявши деньги, серебро, дорогие вещи, приобретенные Моргоном, взявши несчастную Сигизбету, не могшую сопротивляться, убежал, куда влекла гнусная его страсть.

Я не стану описывать положения несчастного, когда он узнал, что Густав, обобрав его, убежал, и когда узнал, что Сигизбета должна сделаться жертвою гнусного сладострастия Густава; он узнал все коварства, всё лицемерие хитрого Густава; узнал, с каким намерением просил он его, чтобы не возвращать Морица; он узнал все подлые его уловки и со дня на день приходил в отчаяние, как вдруг приезжает Мориц. Он входит, на бедре его меч, в груди его пламенеющая любовь к Сигизбете; он входит и на всех лицах видит печаль. Первое слово, какое он слышит, первый его взор, который находит Моргона, лежащего на постеле с смертною бледностию, — это всё поражает его.

— Сюда! сюда! — вскричал Моргон дрожащим голосом, прерываемым слезами. — Утешь несчастного старца!

Мориц

Родитель мой! Что это значит, скажите мне скорее, бога ради, скорее!

Моргон, рыдая, не мог говорить, наконец воскликнул:

— Сын мой! Неблагодарный Густав, твой брат, мой сын, сын, которого я так любил, и он за любовь мою заплатил тем, что унес всё мое имение, оставил меня умирать одного, умирать в отчаянии. Я не предвидел сетей, которые он мне ставил. Сигизбета, несчастная Сигизбета, будет жертвою...

Мориц, как громом пораженный при имени Сигизбеты, вскрикивает:

— Сигизбета? Батюшка, что вы говорите? Сигизбета — где она?

Моргон

Ах, сын мой! Чудовище Густав, нарушив все законы честности, увез ее насильно.

Мориц

Боже!.. (Он упадает без чувства)

Моргон проливал слезы.

— Для того ли я возвратился, — говорил Мориц, пришедши в себя, — чтобы видеть отца моего в отчаянии, на одре смерти, чтобы видеть Сигизбету, бытие моей жизни, в руках варвара?

Моргон

Сын мой! ты любил ее?

Мориц

Любил, любил пламенно, родитель мой! Но теперь черная туча разразилась над моею головою.

Моргон

Теперь надежда рождается в моем сердце. Сын мой! скажи, простишь ли мне оскорбления, которые я так часто тебе наносил?

Мориц (бросаясь на грудь отца)

Я не знаю никаких обид, никаких оскорблений.

Моргон

Итак, мне можно надеяться?

Мориц

Всего, всего.

Моргон (распростирая руки)

Сюда, сюда! К сердцу, сын мой! К этому трепещущему сердцу; напейся жаром, которым оно пылает.

Мориц (прижимаясь к груди Моргона)

Понимаю: мщение, родитель мой! Мщение за тебя, так жестоко оскорбленного!^[104] Так, я клянусь на охладевающей груди твоей, клянусь отмстить за тебя, за невинную Сигизбету!

Моргон

Но умерь свое мщение, сын мой! Не мсти злодею смертию; есть праведный Судия, Который его накажет, он не избегнет правосудия Божия. Следуй по стопам его, скажи ему, что он довел меня до отчаяния, что он заставил меня окроплять слезами седые мои волосы; скажи ему, что он открыл мне крышку гроба; скажи ему — но не мсти смертию; и если есть еще искра совести в груди злодея, если выронит хотя одну слезу раскаяния, то скажи ему, что я простил его; скажи ему, что мое благословение пребудет на главе его, скажи ему это, но не мсти смертию.