Я вышел из кабинета с твердым намерением во всем разобраться. Разобраться и понять: как могло произойти столь чудовищное убийство? В темно-синей «Ауди» уже сидели Кислов и Зоркальцев. Я уселся рядом с Кисловым, и мы отъехали.
– Что уже известно? – повернулся я к Зоркальцеву.
– Он вошел в подъезд, и его убили, – сообщил тот. – Было несколько выстрелов. Но никто ничего не слышал. Очевидно, убийца воспользовался пистолетом с глушителем.
– Почему он не переехал в новый дом? – вздохнул я. – Там хоть дежурит во дворе сотрудник милиции.
– Гриша, его водитель, сидел в машине и ничего не слышал, – сказал Зоркальцев. – Семен Алексеевич сказал ему, что поднимется наверх за документами. Когда он не вышел через полчаса, Гриша ему позвонил по телефону. Но там сказали, что Семен Алексеевич не приходил домой. Тогда Гриша вошел в подъезд и нашел его. Семья пока ничего не знает. У водителя хватило ума сначала сообщить нам. Приехали наши сотрудники и увезли тело. Его родным мы сообщили, что Семен Алексеевич вылетел в срочную командировку. Поэтому пока никто ничего не знает.
– Значит, нам еще предстоит сообщить о его смерти жене? – помрачнел я.
– Видимо, да, – вздохнул Зоркальцев, офицер среднего роста, уже начинающий лысеть.
– И никто не видел погибшего?
– Практически никто. Наши сразу сообщили в ФСБ и в прокуратуру. И те, и другие приехали почти одновременно. Сделали все снимки и увезли труп.
«Труп», – подумал я. Это было самое страшное. Живого человека, умницу, интеллигента, порядочного, внимательного, хорошего семьянина вдруг называют «трупом». Как-то все… глупо и непонятно получилось. Кто виноват в его смерти? Может, пристрелить Облонкова, а потом отсидеть за это десять лет? Господи, как раз срок, на который можно будет сдать мою квартиру.
– Он поднимался в кабине лифта? – спросил я.
– Нет, не дошел до лифта. Его расстреляли прямо у лифта.
– Его оружие нашли?
– Да. Убийца ничего не взял.
– Гриша видел убийцу?
– Никого он не видел, – проворчал Зоркальцев. – Машина стояла рядом с подъездом, но Гриша читал газету и не обращал внимания на входивших и выходивших.
– Многие ли выходили?
– Да не знает Григорий ничего. Ему показалось, что кто-то выходил, но он точно не помнит.
– Идиот, – невольно вырвалось у меня. Гриша мог бы заметить убийцу, если бы был повнимательнее. – Где он? – спросил я.
– Труп? – не понял майор.
– Нет, водитель. – Я старался держать себя в руках.
– В прокуратуре. Они обещали подождать нас, чтобы допросить его в присутствии наших сотрудников.
Я молчал целую минуту. Достал сигарету. Курил и молчал. Курил, хотя давно дал себе слово бросить эту дурацкую привычку. Наконец снова спросил:
– Значит, стреляли в лицо?
– Да. Видимо, убийца прятался за шахтой лифта. Он появился неожиданно и сразу открыл огонь.
– Выходит, точно знал, в кого стреляет, – сказал я.
– Да, разумеется, – кивнул Зоркальцев. – Будете осматривать место происшествия?
– Обязательно буду. Только к нему домой я не пойду. Не смогу. Я хорошо знаю его жену и дочь. Поднимайтесь сами, если, конечно, сможете.
– Хорошо, – помрачнел Зоркальцев. Ему тоже было не очень приятно выполнять подобную миссию.
Мы подъехали к дому. Подъехали в половине двенадцатого вечера. У подъезда стояла машина. В ней находились двое сотрудников милиции и наш офицер. Заметив нас, они выбрались из автомобиля.
– Все нормально, – доложил наш сотрудник.
– Соседи знают? – спросил я.
– Двое знают. Проходили в этот момент домой. Но не знают, кого именно… Мы сказали им, что пьяный зашел в их подъезд и упал, разбился. Когда они проходили, мы накрывали тело простыней, чтобы никто не увидел лица.
– Правильно, – кивнул я. – Пойдемте.
Мы вошли в подъезд. Здесь не было даже замка на входной двери. Обычный московский подъезд в старом доме. До лифта – шагов десять. Нужно было пройти площадку, отделанную кафелем, подняться на три ступеньки и, пройдя еще несколько шагов, подойти к лифту. Видимо, убийца стрелял, стоя у почтовых ящиков. Я осмотрел стену. Так и есть: следы пуль. И кровь. Видимо, не успели все замазать.
– Когда это случилось? – спросил я у Зоркальцева.
– Часа два назад, – ответил майор. – Сотрудники прокуратуры здесь все осмотрели. Нашли гильзы. Полчаса назад приехали наши, постарались немного отмыть стены и пол. Следователь прокуратуры не возражал, они уже сделали снимки, провели съемку. Патологоанатом считает, что смерть наступила мгновенно, но нужно подождать результатов вскрытия.
– Лифт работает?
– Да. Хотите, чтобы я поднялся к нему домой прямо сейчас?
Я посмотрел на часы.
– Нет. Пусть проведут спокойно хотя бы эту, последнюю, ночь. Утром мы им все равно сообщим. Не нужно сейчас подниматься. Поехали в прокуратуру.
Когда мы уже садились в машину, Зоркальцев спросил:
– Вы были друзьями?
– Больше чем друзьями, – ответил я. – А вообще-то вам завтра не нужно к нему приходить. Это мой долг. Я утром сам им обо всем сообщу. Так будет лучше.
Когда мы отъехали от дома, я вспомнил про Игоря. Теперь рассчитывать на чью-то помощь не приходилось. Нужно рассчитывать только на себя. Но если Семена Алексеевича убили из-за меня… Тогда моя квартира будет долго пустовать, твердо решил я. И убийца – или тот, кто его послал, – все равно появится в том подъезде, куда я приведу его перед тем, как выстрелить ему в лицо.
Я ни на минуту не забывал об убийстве друга. Мы говорили с ним накануне, в шестом часу вечера. А убили его примерно через три-четыре часа. Но как же он так глупо подставился? Вот этот вопрос меня и смущал более всего. Семен Алексеевич – не просто мой учитель. Он был настоящий профессионал и не стал бы задавать дурацкие вопросы. Тем более не стал бы так глупо подставляться… Значит, моя история никак не связана с его убийством, старался я успокоить себя. Я обязан был верить в рассудительность и осторожность моего бывшего начальника. Тогда почему его убили? И кто это мог сделать?
В любом случае я решил вести следствие по-своему. И по своим законам покарать убийцу, если удастся на него выйти. Пока мы ехали в прокуратуру, я выкурил еще две сигареты. Зоркальцев и Кислов, видимо, понимали мое состояние и поэтому ни о чем не спрашивали, вообще ничего не говорили. И я был им очень благодарен. Вообще мужчины должны поменьше говорить. Я всегда с подозрением относился к болтунам. Может, потому, что за болтливостью всегда стоят какие-нибудь комплексы. Либо комплекс превосходства, выражающийся в желании нравиться всем и каждому, либо комплекс неполноценности, когда хочется привлечь к себе внимание. А бывает – «комплекс труса», когда просто боишься тишины. Потому что тишина чем-то напоминает смерть. Она, тишина, означает не просто молчание, а нечто большее, нечто гибельное для живых существ. Звук есть жизнь. Тишина – смерть.
Мы приехали в городскую прокуратуру уже в первом часу ночи. Зоркальцев выступал в качестве провожатого. В кабинете заместителя прокурора города продолжалась работа. Видимо, кто-то позвонил и поручил взять дело под особый контроль. То есть сам заместитель прокурора занимался расследованием. Я его не знал до этого. Но он с первого взгляда мне не понравился. Невысокого роста, плоское, как блин, лицо, широко посаженные глаза, пухлые губы, но самое главное: во взгляде абсолютное безразличие ко всему на свете. Казалось, ничто не могло вывести этого человека из себя. Потом я узнал, что он раньше работал в военной прокуратуре. Представляю, как его не любили в армии и каким дуболомом он был. Да и фамилия у него была соответствующая – Дубов. Словно кто-то в насмешку дал ему именно такую фамилию.
Руководителя группы сотрудников ФСБ, которые уже начали расследование, я немного знал. Этот как раз был неплохим парнем, хотя я сразу подумал, что он-то вряд ли способен провести подобное расследование. Подполковник Галимов работал в центральном аппарате уже несколько лет. Его перевели в Москву из Башкирии. Говорили, там он отличился, проявил себя настырным и цепким следователем. Однако в Москве это не самые важные качества. Здесь нужно знать конъюнктуру, иметь собственную агентуру и обширные связи. Галимов был высок, худощав, с монгольским разрезом глаз, по-русски говорил даже лучше Дубова. Тот был родом с Украины, и это очень даже чувствовалось. Галимов же работал в Москве уже четвертый год, но все еще оставался провинциалом в душе.
