– Сервилия! Я не хочу слушать твои доводы! – вспыхнул Цезарь. – Ты все еще красива…

Сервилия рассмеялась холодно и горько:

– Все еще красива, Юлий? Все еще? Действительно, можно удивляться моей внешности. Да вот только ты не знаешь, какими усилиями достигается восхитительная гладкость и нежность кожи.

На мгновение красавица поддалась слабости, глаза затуманились слезами. Потом взяла себя в руки. А когда заговорила снова, голос зазвучал устало, но с нотками спокойной решимости:

– Я не позволю тебе увидеть, как постепенно старею. Пусть кто угодно станет свидетелем увядания, только не ты. Так что отправляйся-ка к своим друзьям, а то мне придется позвать охранников. Они тотчас выставят тебя за дверь. Иди. Мне нужно закончить туалет.

Юлий молча разжал ладонь и показал лежащую на ней черную жемчужину. Он понимал, что делает это зря, но рука открылась сама собой – ведь он обдумывал этот жест всю дорогу от самого Марсова поля. Красавица недоверчиво покачала головой:

– И что же, теперь я должна броситься в твои объятия? Зарыдать, попросить прощения и сказать, что ошиблась, считая тебя мальчишкой?

Потеряв самообладание, Сервилия выхватила жемчужину из руки бывшего возлюбленного и с силой запустила ему в лоб. Цезарь непроизвольно зажмурился. Драгоценность упала и покатилась куда-то в угол. Звук, казалось, продолжался целую вечность.

Женщина произнесла медленно и тихо, словно пытаясь договориться с глупцом:

– Убирайся!

Как только дверь закрылась, Сервилия сердито потерла виски и принялась шарить по углам в поисках так недостойно встреченного подарка. Наконец нашла и подняла к свету лампы. На мгновение лицо ее смягчилось. Несмотря на безупречную красоту, драгоценный камень казался холодным и жестким – именно такой пыталась выглядеть она сама.

Сервилия с нежностью погладила жемчужину, не переставая думать о любимом. Он не прожил на свете еще и тридцати лет. Пока мальчик не отдает себе отчета, но очень скоро ему будет нужна жена, способная родить сыновей. Женщина со слезами на глазах вспомнила о неполадках в собственном здоровье: уже три месяца никаких регулярных проявлений и в то же время никаких признаков зарождения новой жизни. Поначалу Сервилия еще осмеливалась надеяться на ребенка. Но вот прошел еще один период, и она ясно поняла, что молодость ушла. Она уже не в состоянии родить Цезарю сына, а потому лучше как можно быстрее отослать его, не дожидаясь, пока речь зайдет о детях, которых она не сможет подарить любимому. Как бы то ни было, так лучше, чем ждать, пока он сам отправит ее в отставку. Этот мужчина настолько силен и уверен в себе, что нечего и надеяться на то, что он когда-нибудь поймет ее истинные страхи.

Сервилия глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться: ничего, он скоро придет в себя и все забудет. Молодые умеют забывать.

В полночь на арене появились Брут и Сун. Факелы обновили, и во мраке Марсова поля арена сияла ярким огненным кольцом. Ставки больше не принимались, и шнырявшие по рядам рабы куда-то мгновенно исчезли. Многие граждане Рима считали, что лучший способ подготовиться к финальному состязанию – это напиться допьяна, а потому Цезарь вызвал еще один отряд легионеров на случай беспорядков. Несмотря на отвратительное настроение, эдил не мог не ощущать гордости, глядя, как Брут приветственно поднимает меч работы Кавальо. Для всех посвященных жест этот заключал в себе особое, глубоко личное значение. Цезарь по привычке протянул руку, чтобы сжать ладонь Сервилии, но тут же одумался.

Впрочем, он почти не сомневался, что в случае победы любимого сына настроение капризной особы изменится.

Взошла луна – вернее, бледный месяц, который повис как раз над огненным кольцом. Несмотря на поздний час, новость о финалистах стремительно облетела город, и теперь весь Рим с нетерпением ожидал результатов схватки. В случае победы Брут, несомненно, прославится. Больше того, если бы он сейчас решил участвовать в выборах консула, то непременно занял бы почетное место.

Горнисты протрубили начало, и Сун атаковал без всякого предупреждения. Он явно рассчитывал на мгновенную победу. Стремительно нанося удар за ударом, китаец стремился поранить не защищенные доспехами ноги, но Бруту удавалось успешно отражать атаки. В контратаку он не спешил, очевидно ожидая, пока соперник утомится. Сун действительно на мгновение потерял равновесие. Однако узкие раскосые глаза остались совершенно невозмутимыми, а через секунду, слегка пожав плечами, воин снова пошел в наступление, описывая в воздухе причудливые фигуры своим длинным мечом.

Римлянин снова парировал удар, и звук металла о металл прозвучал над притихшей толпой, словно колокол. Зрители, затаив дыхание, внимательно следили за финальной битвой, так непохожей на все предыдущие.

От наметанного взгляда Цезаря не укрылся налет гнева, все еще заметный в лице Брута. Фальшивая победа над Саломином явно не давала ему покоя. Чем закончится это переживание? Брут убьет противника или погибнет сам?

Атака повлекла за собой целую серию ударов и столкновений, но до сих пор римлянин ни на шаг не отступил с первоначально занятой позиции. Каждый раз, когда вздымался меч Суна, он тут же встречал надежный заслон короткого, но мощного римского клинка. Все фальшивые выпады Брут распознавал с самого начала и вовсе не спешил на них реагировать, хотя порою грозное оружие оказывалось настолько близко, что был отчетливо слышен свист рассекаемого воздуха. Дыхание Суна постепенно становилось все более напряженным. Толпа же начала встречать каждую из атак криком, на мгновение замолкая во время удара, а после него издавая насмешливый, по-змеиному шипящий звук. Зрителям казалось, что Брут преподает китайцу урок римского стиля.

Лишь Цезарь понимал, что пока его друг сражается с самим собой. Молодой римлянин отчаянно стремился к победе, однако сознание нечестной борьбы с Саломином разъедало его душу, и он просто удерживал нынешнего соперника на расстоянии, в то же время совещаясь с собственной совестью. Юлий отдавал себе отчет в том, что видит выступление настоящего мастера. Удивительно, но мальчишка незаметно превратился в зрелого воина, посильнее Рения или любого из старших.

Впрочем, лучше всех эту истину понимал Сун. Пот уже нещадно застилал ему глаза, а Брут так и не сошел со своей позиции. Лицо китайца выражало откровенный гнев, смешанный с глубоким разочарованием. Каждый удар сопровождался странным ворчанием. Сам того не осознавая, боец теперь уже стремился не к первой крови, а к убийству.

Цезарь не мог больше наблюдать за подобным поединком. Он перегнулся через перила ложи и во весь голос закричал:

– Победи, Брут! Победи ради нас!

Услышав призыв эдила, трибуны взревели. Брут мечом блокировал оружие соперника, удерживая его в западне так долго, что за это время смог с силой ударить китайца в лицо локтем. На бледной коже азиата явственно проступила кровь, и он, пораженный, отступил. Юлий увидел, как Брут поднял руку и что-то произнес, однако соперник решительно покачал головой и снова бросился в атаку.

И в этот момент Брут внезапно ожил. Теперь его движения напоминали рывок кота, который долго выжидал, но наконец решил прыгнуть. Римлянин позволил вражескому мечу скользнуть по собственной груди: таким образом ему удалось проникнуть за линию обороны. После этого воин с отчаянной силой обрушил меч на шею противника. Этот удар вобрал в себя весь накопившийся гнев, все раздражение, всю обиду. Клинок мгновенно исчез под серебряными доспехами. Брут резко повернулся и не оглядываясь пошел прочь, к трибунам.

Сун смотрел вслед медленно уходящему победителю. Лицо исказила предсмертная гримаса. Левой рукой раненый схватился за торчащий меч и попытался что-то крикнуть, однако ни легкие, ни горло больше не подчинялись, и в смертельной тишине цирка раздалось лишь хриплое подобие вороньего карканья.

Толпа разразилась громкими приветственными воплями, но Брут не радовался. Ему было стыдно за сограждан. Остановившись, центурион громко обратился к ним, призывая к тишине. Кто-то услышал призыв победителя, а кто-то замолчал и сам, ожидая, когда Сун наконец упадет.