Между делом Загорский заметил, что Кантон относится к тем провинциям, которые особенно не любят чужеземцев. Например, принц Бонапарт, еще будучи французским подданным, так и не добился аудиенции у здешнего вице-короля. Такой же отказ получил и прославленный адмирал Гамильтон.

– Почему же нас встречают с распростертыми объятиями? – полюбопытствовал князь.

Нестор Васильевич отвечал, что на этот счет есть разные теории. Одна версия состоит в том, что мы такие же азиаты, как и сами китайцы.

– А другая?

– Другая объясняет русский феномен гораздо проще: с китайцами нам все удается просто потому, что мы – лучшие.

Ухтомский засмеялся, потом внезапно приумолк и о чем-то задумался. Тут Загорский заметил, что у соседнего борта стоит Солдатов. Штабс-капитан стоял спокойно и никаких знаков не подавал, но Нестор Васильевич понял его неподвижность совершенно правильно. Что матросу, пусть даже и музыканту, делать в такое время на верхней палубе? Его место – внизу, с товарищами.

Коллежский советник, неторопливо фланируя, направился к левому борту. Встал на расстоянии вытянутой руки от Солдатова, почти не размыкая губ, спросил:

– Что-то случилось?

– Я проверил команду парохода, – так же, не шевеля губами, отвечал штабс-капитан. – Один китаец показался мне подозрительным.

– Почему?

Флейтист немного помедлил.

– Сложно сказать определенно. Может быть, потому, что он более суетлив, чем прочие его товарищи. И, кажется, со страхом ждет момента, когда мы сойдем на берег.

Загорский думал недолго, потом велел Солдатову не спускать глаз с подозрительного китайца. Если тот сойдет на берег, незаметно проследить за ним.

– Как – проследить? – удивился штабс-капитан. – Я же не могу просто так сойти на берег. А если репетиция?

– Если я буду на борту в этот момент, скажете мне – я сам за ним пойду. Если меня не будет, просто уйдете в самоволку, у командования вы наверняка на особом счету, за вас заступятся.

Солдатов ничего не сказал, но лишь отошел в сторону. Загорский лишний раз подумал, как все-таки удобно работать вдвоем. Не было бы Солдатова, пришлось бы ему самому рыскать по пароходу и якшаться с китайцами, пытаясь что-то выяснить. Два человека – это, как говорят британцы, команда, один другого всегда прикроет. Может быть, напрасно он в этот раз не взял с собой Ганцзалина? В конце концов, его можно было выдать за китайского слугу – то есть за того, кем он на самом деле и является.

С другой стороны, мог ли он вообще взять Ганцзалина? Когда Загорский сообщил помощнику, что отправляется в Китай один, в глазах китайца блеснула ярость.

– Как это – один? – прорычал помощник. – Почему один? Я не отпущу господина одного.

– Как хочешь, – с напускным безразличием сказал Загорский. – Только, во-первых, кроме Китая придется поехать еще и в Японию…

Ганцзалин поморщился: а во-вторых?

– Во-вторых, надо будет лететь до Гонконга на воздушном шаре.

Помощник переменился в лице и больше к этой скользкой теме не возвращался. Коллежский советник знал о его панической боязни высоты, а Ганцзалин знал, что он об этом знает. Видимо, поэтому китаец надулся и до выхода хозяина из дома не желал с ним разговаривать, полагая, что тот специально подстроил полет на аэростате, чтобы не брать с собой его, Ганцзалина.

Теперь Загорский стоял за восемь тысяч верст от Петербурга и смотрел, как на речной волне качаются сплетенные из тростника плавучие дома, в которых копошились чумазые дети. Были ли это пришлые племена вроде народности шуэй – разновидность китайских водных цыган – или на лодки перебрались здешние парии, которым не находилось уже места для жизни на твердой земле, Загорский сказать не мог. С некоторым страхом наблюдал он за маленькими детьми, которые в любой момент могли оступиться, упасть в воду и стать жертвой прожорливой речной стихии. Впрочем, матери, кажется, заботились об их безопасности – каждому китайскому дитяте привязывали к туловищу куски дерева, которые могли бы держать ребенка на поверхности, пока крепкие их мамаши, орудовавшие веслами на корме, не выловят своих отпрысков из воды.

Около четырех часов вечера пароход наконец причалил к пристани. Китайские военные суда, стоящие тут же, салютовали приветственными залпами. Загремела музыка, которая любому иностранцу показалась бы дикой и насилующей ухо, но соскучившийся по Китаю Нестор Васильевич воспринял ее, как звуки райских арф.

На причале теснились толпы черноголовых желтолицых китайцев, для иностранца – все на одно лицо. Однако коллежский советник мог не только выделить тут индивидуальные черты, но и родовые особенности тех или иных малых племен, во множестве заселяющих Поднебесную вместе с главной китайской народностью – хань. Никакой вражды эта толпа не выказывала и вела себя гораздо более смирно, чем подобная же толпа в любой из европейских стран.

Тем временем телохранители проложили в толпе дорогу процессии генерал-губернатора Ли Хунчжана. Сей могущественный китайский чиновник поднялся на борт парохода, поддерживаемый с двух сторон своей свитой. Для разговора его с цесаревичем были призваны оба драгомана – Вахович-Загорский и Покотилов. Беседа проходила в обстановке традиционной китайской церемонности, которую безуспешно пытался развеять наследник – но ритуал есть ритуал. Ситуация немного разрядилась, только когда подали вино и сладости: китайская делегация истолковала это как окончание официальной части.

Спустя некоторое время генерал-губернатор, совершенно удовлетворенный, покинул «Речную ширь». Перед тем, как спуститься на берег, он обратил свой взгляд на Нестора Васильевича и что-то спросил у него по-китайски. Загорский в ответ сложил руки перед грудью и слегка поклонился китайскому вельможе.

– Что он ему сказал? – негромко спросил князь Ухтомский у Покотилова.

Покотилов несколько секунд играл желваками, потом нехотя произнес.

– Он сказал: «Вы подлинный знаток Китая».

– А что тот ответил? – не унимался князь.

– Что-то вроде: «Не заслуживаю столь высокой аттестации».

С этими словами недовольный Покотилов откланялся. Спустя пару минут он несколько нерешительно приблизился к Загорскому, который, стоя у борта парохода, с интересом глядел, как удаляется прочь процессия генерал-губернатора.

Нестор Васильевич слегка покосился на коллегу, но ничего не сказал. По лицу его никак нельзя было определить его настроения – оно казалось строгим, но безмятежным, как это бывает у китайских архатов, вот только черты этого архата были самые что ни на есть европейские.

– Интересный старик, – откашлявшись, проговорил Покотилов, имея в виду Ли Хунчжана.

Загорский кивнул: да, интересный. А еще очень умный и хитрый. Покотилов согласился: это верно. Не умный и не хитрый не поднялся бы на такие высоты в китайской иерархии. Бывает, кому-то высокий чин достается только за родственные связи. Но генерал-губернатор – пост практический. Здесь никто за него его работу не сделает.

Загорский, по-прежнему не глядя в сторону собеседника, слегка улыбнулся, кажется, соглашаясь с умозаключениями более молодого коллеги. Тут Покотилов набрался храбрости и сказал:

– Вы меня простите великодушно, господин Загорский… – тут он испуганно сбился и быстро проговорил: – Я хотел сказать, господин Вахович, то есть, вы понимаете… Я был бестактен и груб. Я сожалею о своем поведении.

Нестор Васильевич повернулся к нему. В глазах его плясали чертики. Сбитый с толку Покотилов умолк.

– Ей-богу, не стоит об этом, – весело сказал коллежский советник. – Я уже обо всем забыл. Тем более что я понимаю вас, как никто другой. Китайский язык, который мы избрали своей профессией – дело настолько сложное и тонкое, что любой синолог испытывает к коллегам вполне понятное недоверие и ревность. Я и сам иногда гляжу на какого-нибудь тридцатилетнего юношу и думаю: да что он может понимать в китайском языке и китайской культуре? Ведь он наверняка иероглиф «ли» от иероглифа «цзю» не отличает.