Антрекотов в театре драмы на Средней Троицкой был дебютантом. Иначе он не делал бы дополнительной трагедии из гуталинового запаха, а довольствовался только трагедией своего героя.

Для старожилов театра этот запах казался благоуханием чайной розы. Более того, без него они чувствовали себя на сцене неуверенно, путали текст, подозрительно поглядывали на декорации, как бы опасаясь чего-то.

В «Гамлете» такое поведение помогало лишь Офелии, которая, как известно, сходит с ума.

Запах гуталина источал рабочий сцены Яков Буркин, который отдал театру двадцать пять лет своей жизни. Много Гамлетов, Офелий, дядей Вань, Хлестаковых и Чацких повидал он на своем веку, и всем им пришлось привыкать к необычному для театра запаху.

Как специалист, Яков не имел себе равных. Он назубок знал все спектакли, мог в одиночку поставить декорации к целому спектаклю, не брал в рот хмельного, а самое главное, был привязан к своему театру.

Другие рабочие сцены попивали, небрежно закрепляли декорации и вообще не задерживались подолгу в театре. Из-за таких летунов на спектаклях время от времени случались накладки. То в самый ответственный момент на Фамусова рушится стена и в образовавшемся проеме зрители видят автомобиль «Москвич», предназначенный для другого спектакля; то платформа, на которой стоит кровать с только что почившим героем, начинает валиться в оркестровую яму, и покойник резво вскакивает с нее, вызывая гомерический хохот публики.

Накладки случались, когда Яков Буркин болел. При нем все шло гладко, он лично проверял крепления, и весь спектакль крутился за кулисами, распространяя гуталиновый запах.

Да, была у Якова такая неистребимая привычка — каждое утро наводить лоск на свои туфли. И труппе театра пришлось смириться с далекой от искусств страстью Якова. Артисты воплощали сценические образы в гуталиновой атмосфере. Со временем ядовитый запах гуталина стал для них так же необходим, как свет театральной рампы.

Исключение составляли новички.

Антрекотов, узнав от Лаэрта, откуда идет запах, в последнем акте поспешно заколол его и короля и, дождавшись занавеса, ринулся за кулисы. Яков Буркин сидел на полу, прислонившись к обратной стороне королевского замка, где только что пролилась кровь, и с невозмутимым видом поедал бутерброд.

Над ним навис разъяренный Гамлет (артист Антрекотов). Он навис, угрожая ему холодным оружием, которым только что уложил короля и его подданного. И уже бежал воскресший король грудью своей заслонять от принца Якова Буркина. Наскоро раскланявшись зрительному залу, мчались остальные персонажи.

Но предотвратить травматический случай им не удалось. Яков испугавшись, что принц Антрекотов слишком хорошо вжился в образ и собирается продолжить серию убийств за кулисами, с необыкновенной легкостью вскочил на ноги и скрылся в помещении, где хранились декорации. Антрекотов растоптал брошенный Яковом бутерброд и бросился за ним. Обнаружив Якова на куче декораций, он начал было карабкаться на них, но подоспевший король стащил его за ногу.

Яков радостно приветствовал действия короля, но декорации расползлись, и он полетел вниз. В его крике слышались и страдание и укор театральной общественности, которая не уберегла такой ценный дар. Из-под декораций Якова извлекли, со сломанной ногой.

В тот же день в театре состоялось собрание. Директор, обрисовав всю тяжесть момента, призвал коллектив не дрогнуть перед лицом неминуемого.

…В театре запахло валерьянкой. Актеры выходили на сцену с бледными лицами. Текст они произносили скороговоркой, стараясь быстрее покинуть сцену, и мельтешили перед зрителем, как герои немого кинематографа.

Все же без ЧП не обошлось.

В «Ревизоре» зрители увидели две немые сцены, вместо положенной одной. Первая, не предусмотренная Гоголем, приключилась уже в начале спектакля, когда прямо над головой городничего завис космический корабль из фантастического мюзикла «Мы прилетим».

В фантастическом мюзикле, который переносит зрителя в далекую галактику, на планету с высокоразвитой цивилизацией, опустился задник с изображенной на нем городской окраиной дореволюционной поры. Рядом с причудливой архитектурой далекой цивилизации соседствовали трактир и мыловарня купца Силина.

Эта же мыловарня вылезла в лирическом спектакле, посвященном чистой и нежной любви шахтера Константина к сельской труженице Юлии.

Артист Антрекотов (Гамлет и шахтер Константин) быстро понял, что запах гуталина и Шекспир неразделимы, а чистая и нежная любовь без этого тонкого, изящного запаха просто невозможна.

Не кто иной, как Антрекотов, заявился к Якову Буркину в больницу с богато упакованным подарочным набором. В набор входили десять банок гуталина разного цвета, всевозможные предметы для ухода за обувью и новенькие ботинки, густо намазанные обувным кремом.

В этих ботинках Яков и пришел в театр после выписки. Театр наполнился замечательным, неповторимым ароматом, так отвечающим духу высокой трагедии.

СОАВТОРЫ

Поэту-песеннику Кулебякину не писалось. Не было ни подходящего настроя, ни обстановки. За дачным забором требовательно горланили козлята. Соседская бабка привязала этих чертенят к забору, и они, обглодав всю растительность вокруг, рвались к новым просторам, но веревки не пускали их.

— Я сказал вчера тебе…

— Еэ-э-э…

Первая строчка принадлежала Кулебякину, вторая — козлятам.

— Ты одна в моей судьбе…

— Бэ-э-э…

И здесь у него были те же травоядные соавторы.

Кулебякин заткнул уши ватой. Жена полоскала в тазу белье и что-то говорила ему. Кулебякин глядел сквозь нее и наконец, вынув из одного уха вату, спросил жену:

— А?

Жена, махнув рукой, ответила:

— Бэ-э-э!

— Ты одна в моей судьбе! — машинально продекламировал Кулебякин и снова заткнул ухо.

Рядом в гамаке дочка штудировала английский.

— Бэ-э-э! — прочитал Кулебякин по ее губам.

Возможно, дочка произнесла английское слово «бэт», что означает «летучая мышь», или «бэг», что значит «сумка», но Кулебякину уже везде чудилось труднопереводимое, издевательское бэкание.

— Ну, погодите! — разозлился Кулебякин. — Устрою я вам всеобщее блеяние. Под музыку.

— Будем жить в одной избе…

— Бэ-э-э…

— Создавать уют себе…

— Бэ-э-э…

Короче говоря, пропустил Кулебякин это «бэ-э-э» через всю песню. Хотя и сомневался, придется ли по душе композитору. Но тот, к удивлению Кулебякина, пришел от козлиных мотивов в восторг.

— Старик, это же потрясный шлягер. Особенно удачны твои «бэ-э-э». Они как бы подчеркивают каждую мысль, делают каждую строчку значительнее.

Он сел за рояль и, нащупывая мелодию, долго, самозабвенно блеял.

Через пару месяцев на одном из концертов песню впервые исполнил вокально-инструментальный ансамбль «Разудалые ребята». «Ребята», облаченные в неземные костюмы, изящно, в такт музыке переступали с ноги на ногу, щелкали пальцами, очаровательно, по-женски улыбались друг другу. Они так искренне, от души блеяли, что Кулебякину захотелось взять хворостину и попасти их где-нибудь на лужайке.

Через месяц в той же дачной обстановке Кулебякин создавал новый шедевр.

— Как мне скучно одному…

— Му-у…

На сей раз соседская бабка выпустила попастись теленка. Но теленок уже не раздражал Кулебякина. Поэт-песенник видел в нем соавтора.

ТАИНСТВЕННЫЙ НЕДУГ

Утром, упражняясь с гирей, плиточник конторы по ремонту квартир Павел Ухов говорил своей жене Светлане:

— Позвонишь, как всегда, в десять. Вот телефон клиента. Работа у него чепуховая — всего-то «фартук» на кухне выложить. Загляни в медицинскую энциклопедию — какое у меня сегодня заболевание? Что-нибудь помудренее, понепонятнее. Радикулитом нынче клиента не размягчишь. Вчера уж как натурально корчился, а навару — трояк.