– Точняк!

Скорая приехала через двадцать минут. Врач констатировал смерть в результате передозировки алкоголем. Как рассказывал потом Леха, в последнюю минуту Петрович пришел в себя. Открыл глаза, узнал Леху и проговорил слабо, но отчетливо:

– Соль… вам тепьерь нужно много соли…¹²

Оставшиеся без хозяина двести семьдесят пять новобранцев были свободны. Армия полковника Болдырева перемахнула через забор военкомата и двинулась в город, предвкушая много свежих мозгов. Рыжее, как усы капитана Тараканова, над городом вставало солнце.

22 Февр. 2018, 22:10.

СОБАКА-БАБАКА

1.

Мама-сука говорила: никогда не знаешь, где тебе случится присесть, но место для этого нужно искать правильное: лучше всего – самое неудобное. Например, можно зад на высокий сугроб вскорячить. Если не успел, присел в скучном неправильном месте, – ничего. Главное, что хорошее место искал до последнего. В этом правда и красота. Мама-сука говорила, что правда и красота в жизни самое главное. Взять, ну хоть хозяйский ботинок: если его разделать, как Тузик грелку, будет красота. Ясен пес, хозяин накажет, может, даже отлупит, но тут уже будет правда, а за правду страдать полагается. Или, предположим, в полной тишине услышать, как кто-то тихохонько так заходит в подъезд и залиться оглушительным лаем, так, чтобы у хозяина вся душа в пятки ушла. Пусть знает, как я дом охранять умею и не ругается. Хотя один пес, все равно ругаться будет. Потому что не понимает ничего ни в правде, ни в красоте. Нет, хозяин он, конечно, хороший, уважаю я его – как вожака стаи не уважать? Но про правду и красоту он не очень-то понимает. А зря. Вот я вырасту – сам главным в стае буду. Буду есть колбасу из холодильника сколько захочу, и все колбасные шкурки себе забирать. А хозяина буду сухим кормом кормить – нет, не каждый день, ясен пес, а-то взвоет. И на поводке его водить буду, а если вдруг оскалится, зарычит – веником его охаживать не стану: буду хорошим! А вообще, я его очень люблю, хозяина. И правду с красотой тоже очень люблю.

Сегодня я разбудил его в половине шестого утра. Я хороший мальчик, а хорошие мальчики часов не наблюдают. За окнами ни пса не видно, а я подбегаю к хозяину, тычусь мокрым носом в его морду, одеяло с него стаскиваю и кричу: «хозяин, вставай кормить-гулять! Меня кормить-гулять надо – так есть охота, что сейчас кучу тебе на полу сделаю! Будет красиво, да ты не поймешь, так что меня срочно кормить-гулять надо!»

Хозяин меня спросонья отпихивает – он вчера с другими хозяевами желтой воды налакался: на вкус ничего, только горькая, но я настойчивый: лезу ему морду лизать, и еще громче требую:

«Кормить-гулять, хозя-а-а-а-ин!»

Ему, конечно, делать нечего. Встает. Бурчит что-то под нос, натягивает свою верхнюю шкуру, а я в это время у него под ногами путаюсь, все пытаюсь допрыгнуть и в нос его лизнуть. Он на кухню – я за ним. Прыгаю, хвостом как пропеллером верчу. Он зевает, от меня отмахивается, достает из шкафа пакет еды. Ура! Еда! Еда! Хоть и сухая, а все равно ура! Еда! Лечу к своей миске и давай хрумкать. Все-таки, что бы там хозяин ни говорил, а еда – это почти самое главное: на втором месте после красоты и на третьем после правды.

Пока хрумкаю, пока воду лакаю, хозяин сонно собирается: надевает свои шкуры – пальто и шапку, находит поводок, который я вчера под кровать загнал. А я миску долизываю и к двери. Извиваюсь весь, прыгаю: это чтобы ему поводок было труднее нацепить. Он мне: «Арнольд, да стой ты!», а я еще сильнее верчусь. Потом бросаюсь на дверь, чтобы ее труднее открыть было. Хозяину, ему на каждом шагу надо трудности устраивать. Если этого не делать, он ведь ленивый станет, разбрюзнет: а вдруг ему кота гонять придется?

Выскакиваю на площадку и сразу вниз его тяну, мешаю дверь закрыть: и мне приспичило и ему тренировка. Потом хозяин несется за мной по ступенькам, и вот она – улица. На улице холод собачий, ветер шерсть ерошит, снег лежит, а на снегу свежие метки: красота! Подскакиваю к сугробу возле подъездной лавочки и наконец-то ногу задираю. Тут главное вовремя остановиться: все выливать ни за что нельзя. Выльешь все – опять счастье свое упустишь, на собаки-бабакин след не попадешь.

Мама-сука мне про Собаку-Бабаку рассказывала, что она сразу везде живет. Как это – я и сам не пойму, знаю, что везде, и все. Никто Собаку-Бабаку никогда не видел: ее только учуять можно. Метка у Собаки-Бабаки особенная, сахарной косточкой пахнет. Кто собаки-бабакину метку найдет, пойдет по следу и не упустит, тому будет вечное хорошо. Только непросто это. Чтобы собаки-бабакину метку найти, нужно все-все метки в округе перенюхать и обязательно самому в тех же местах отметиться. Кого ни спрашивал – еще никто эту метку сахарную не находил, а черная сука из соседнего двора – та, которая с пластмассовой пипкой на ухе – она вообще в Собаку-Бабаку не верит, смеется только. А я вот верю. И знаю, что найду, ясен пес! Я, ведь, красавчик: мохнатый, черно-белый, быстрый, и нюх у меня лучше всех: это и хозяин говорит. Я замерзшую кучу под снегом за тридцать шагов могу учуять!

Улица… здесь зевать нельзя. Смотри во все глаза и нюхай во весь нос: ничего нельзя упустить, раз хочешь собаки-бабакину метку вынюхать. Ну и вот, выбегаем мы с хозяином на пустырь перед домом и волоку я его от метки к метке: подскакиваю, носом зарываюсь. Хозяин кричит: «Фу, Арнольд, фу!», а я его к следующей метке тащу. И не по тропинке, а через сугроб – чем глубже, тем лучше: красотища же!

Тащу я его, смотрю – на том конце пустыря Шар и Боб – самые известные в микрорайоне гопники. Боб черный, жилистый, а Шар белый, кругловатый. Увидели меня, и давай глотки драть, что твоя шавка на привязи: «вали, мол, отсюда, наша тут территория!»

Обычно я Шара с Бобом стороной обхожу, а тут такое меня зло взяло! Какого пса?! Какая это их территория, если тут мой дом, мой подъезд, мои метки?

«У-у, сволочи!» – кричу, – «а-ну, сами уматывайте, не-то отделаю вас, как дог догхантера!» – И с поводка рвусь. Хватает меня хозяин и уводит от греха к другому дому. А там – новые метки! И опять я в одну носом зароюсь и тащу его к следующей. Каждая пахнет по-разному. У каждой свои компоненты, своя особенность. Вот эта по-доброму пахнет, так и приглашает: понюхай, мол. А эта на тебя зубы скалит – не подходи, разорву! Одна дразнит: попробуй, мол, догони, а другая трясется: ох, не трогай, ох, помру со страху! Это у меня любимое такое занятие: разгадывать по меткам, какая сучка или кобель их оставили: вроде как у хозяина кроссворды. А вот Собака– Бабака, – по ее метке, интересно, какой портрет получится? Наверно даже красивее, чем у таксы из соседнего подъезда. Давно ее что-то не видно, пропала куда-то… жалко…

Таскаю я хозяина по меткам, а тут навстречу это модное недоразумение – не собака, не крыса, – чихуахуа, одним словом. Без хозяина, само по себе. Глазищи круглые, выпученные, злые, хвост торчком, ножки тонкие. Уж не знаю, что этот крысиный кобель о себе думает, но прет на меня с таким видом, будто он самое малое – ротвейлер. Грозно задирает ногу, грозно подбегает ко мне, обнюхивает. Говорит: тут, мол, его территория, а я пахну неправильно. И уж такой он грозный, что хоть я и больше и сильнее, а все равно, как-то не по себе становится. Даже хозяин испугался, поводок натягивает. Стоим мы с хозяином, смотрим на эту зверюгу, а он на нас – как будто съесть собирается. И тявкает: тяф! Тяф! – бойся меня. Ну, мы с хозяином в бега. А он за нами. Юркий, прыткий, вперед забежит и дожидается. Я отскочу, а он на меня. Бежим какими-то чужими дворами, мимо каких-то кустов заснеженных, мимо труб теплотрассы, и тут… запах один тихонько так по носу. Я как этот запах учуял – сразу про пучеглазого дурака и думать забыл. Назад рванулся так, что поводок резанул по горлу. Заметался между сугробами туда-сюда: где он? А запах со мной как будто в прятки играет, дразнит: то тут померещится, то там. Я мечусь как бешеный, рычу, носом шмыгаю – пытаюсь запах поймать и вот, за сугробом, возле драного сапога и консервной банки, где нашим братом мечено-перемечено, настигаю. Везет мне сегодня. Ох, везет! Вот он – запах сахарной косточки! Собака-бабака здесь была! Добрая. Не рычит, не кусается, и такая вся… почти как такса, но лучше. Подбегаю, нюхаю – не нанюхаюсь. А потом на собаки-бабакину метку ногу задираю. А запах все сильнее и сильнее, обволакивает он меня, как будто в ватное одеяло зарылся. А потом запах превращается в яркий белый свет. И все в нем тает: и чужой двор, и хозяин, и я сам.