– Хватит. – Болдырев одним глотком допил остывший чай и как-то слишком уж громко хлопнул подстаканником по столу. Он не сводил с Тараканова глаз. В них сквозило волнение, и какая-то еще не совсем оформленная, но все-таки мысль. – Ты мне вот что скажи, Тараканов: у тебя, часом, шарики за ролики… не того?

– Никак нет, – насупился капитан.

– А у Кольки твоего?

– Товарищ полковник… – Тараканов насупился еще больше.

– А ты случайно меня… не дезинформируешь?

– Товарищ полковник…

– Верю, Тараканов. Едем к твоему Петровичу. Сейчас же.

3.

Петрович – шоколадный детина ростом почти под два метра, неудобно сидел на скрипучей нижней койке двухъярусных нар. У него были розовые ладони, ослепительные зубы и глаза, а жесткие черные завитушки на голове напоминали каракулевую папаху. Гаитянский колдун был в майке с надписью: «Мы – русские! С нами бонг!», в широких полосатых шортах и резиновых шлепанцах на босу ногу. Петрович ковырял пластиковой вилкой в плошке с «дошираком» и не без интереса наблюдал за своими гостями. Тот, что постарше, аккуратно поддернув выглаженные зеленые брюки и держа на коленях фуражку, сидел на соседней койке. Тот, что помоложе, стоял рядом, прислонившись к заваленной книгами тумбочке – пристукивал носком ботинка по серым затертым паркетным шашкам пола.

– Ну как, сынок, понимаешь, какую мы тебе работу хотим предложить? – спросил Болдырев.

– Што не поньять? Петрович льюбить Россию и ее войенный мош. Петрович может помош. Толко у Петрович эхсамен на носу, мало врьемя.

– За это ты не волнуйся, с твоим ректором мы потолкуем.

– А справишься?

– Нье вопрос. Пьетрович нье лох, а потомственни бокор. Толко, скажи, ви сами справúться?

– Мы? – полковник задумался, даже затылок пятерней поскреб. – Это ты, сынок, о чем?

– Магия мойей страна – ошень спетсифúк. Бьелый шеловьек бойяться, нье понимать, дьелать глупость. Короче, если я просить мнье пропýск в морг, к мертветс – ви сдьелать? Без свежий труп мало-мало полушится.

– Етить твою… – одними губами пролепетал Болдырев. Глянул вопросительно на Тараканова. Тот кивнул. – Значит, без трупов никак?

– Можно пробовать, ньельзя гарантú. Мало эффьект.

– Добро. – вздохнул полковник. – Переговорю с военно-медицинской: что-нибудь придумаем.

– Ешшо кой-што надо будет. Но морг – самое главное.

– Главное, чтобы толк был: если справишься – проси, сынок, все, что хочешь. Ничего не пожалею.

– Яшшик водки. Три. Ньет, шетире.

– По рукам!

4.

Молодой гаитянский чародей пялился на Анжелочку во все глаза: откровенно и не двусмысленно. Что ж, его можно было понять: помощником начальника отдела по призыву была обворожительная длинноногая брюнетка двадцати четырех лет. Красок для достойного описания всех анжелочкиных прелестей хватило бы разве что у восточных поэтов. Хрупкая ее красота, наркотические парфюмерные флюиды, то, как она цокает своими копытцами по асфальту и конечно же мини-юбка и красная блузка – все это действовало на Петровича, как на одержимого духом Папы Легбы во время ритуального танца в «tonnele». Ему хотелось взять и исполнить перед Анжелочкой этот самый танец, чтобы она прониклась всей глубиной его чувства, хотелось схватить ее и нести на руках, но он никак не мог решиться. Только молчал, глупо улыбался и, ссутулившись, семенил рядом со своим ангелом, который наоборот, тараторил без перерыва:

– Ты, Обамыч, не думай. – Обамычем колдун стал, как только его представили Анжелочке. Само собой, он не возражал. – Я свое дело знаю на пять баллов. Нашей родине нужны солдаты, а эти уклонисты… вот они у меня где! Знаешь, какое я от них погонялово получила? Анжелка-Паук. Это из-за соцсетей. Была у меня такая инициатива: добавляюсь к пацану в друзья, начинаю ему фотки лайкать, заливать, какой он мачо, какие у меня от него трусики влажные, и так далее. У пацана само собой спермотоксикоз: хочу-не могу, давай встретимся. Я ему: давай завтра, во столько-то возле военкомата. А у него в башке даже ничего не щелкнет, что возле военкомата. Ну, появляется. Иногда даже с цветами. А тут я такая с парой ментов подруливаю. И повестку ему в зубы. И волокут его в отдел как миленького. Эта схема у меня долго работала, только теперь все умные стали, просекли. Да и саму подзадолбало перед сопляками в комплиментах рассыпаться… Да, а ты, вот, сразу к Нетяеву намылился. Нетяев не по зубам тебе будет, Обамушка. Уж я сама к нему за эту кампанию пятый раз повестку волоку: с прошлого года бегает…

– Посмотрим, мой Анж, – улыбнулся бывший Петрович.

Они стояли у подъезда хрущевки с серыми потеками на желтоватых облупленных стенах и с телевизионными блюдцами, которые помпезно торчали то здесь, то там. Перед домом зеленел палисадник, декорированный предметами народного искусства. Среди чахлых цветов неопределенной масти красовались лебеди из автопокрышек, мухоморы из пеньков и эмалированных тазиков, похожие на зомби мальчик с девочкой из пластиковых бутылок.

– Ну смотри, Обамыч, – стрельнула на него подведенными глазками Анжелочка, подходя к домофону. – Сейчас облажаемся, это как пить дать. – Помощница по призыву набрала номер квартиры. Позвонила. Потом другой раз, третий. Обернулась, смерила колдуна взглядом под названием: «ну, что я говорила?».

– Надо войтить, – улыбнулся Петрович.

– Это без проблем. – Анжелочка набрала первый попавшийся номер. – Здравствуйте, мы из военкомата. В сто сорок седьмую к Нетяеву можно пройти?

В ответ что-то прошипело. Спустя полминуты двухметровый негр и сексуальная брюнетка стояли возле квартиры беглого Нетяева.

– Я звоню, Обамушка.

– Нье надо, Анж, – покачал головой колдун. – Он здьесь. Я чувствать.

– Ну, экстрасенс!

Он достал из своей брезентовой сумки, перекинутой через плечо, коктейльную трубочку, пузырек от настойки боярышника, и шагнул к двери. Пробормотав что-то невнятное, приставил трубочку к дверному глазку и начал втягивать через нее воздух с такой силой, что щеки ввалились. Потом резко выдохнул в пузырек и плотно завинтил крышку.

– Готов. Дьень-другой и он наш.

– Эх, навязали же какаго-то клоуна на мою голову… – Анжелочка не собиралась этого говорить, к тому же Иван Степаныч объяснил популярно: ничему не удивляться. Просто вырвалось…

Потомственный бокор впервые обиделся на своего ангела:

– Обамич тебе не лох позорни, а маг! Его отец был болшой маг, пока его не расстрельяли плохие луди! Если шерез дьень-другой ты не увидишь этот патсан, смейся над свой Обамич: он будьет не бокор, а лошара!

5.

– Этого ньет.

– И что? Опять будешь в трубку дуть, ДПСничек?

– Ньет, не так.

Они стояли возле двери в квартиру призывника Уклонова. Восьмого за это день.

– Он не здьесь, но не дальеко. Приходить иногда.

– И что? Есть идеи?

– Йесть, – сказал Петрович и принялся сбивчиво излагать Анжелочке свой план. Она кивала, переспрашивала, а когда гаитянин наконец, замолчал, поинтересовалась:

– А нафига?

– Надо.

– Очень содержательный ответ, – вздохнула помощница по призыву – Ладно, шут с тобой. Надо, так надо.

Колдун спустился пролетом ниже, а Анжелочка надавила на кнопку звонка.

– Кто там? – спустя почти минуту прошамкали за дверью.

– Я… от Саши. Я его девушка, откройте пожалуйста.

Щелкнул замок. На пороге возникла сухонькая седая старушка в клеенчатом фартуке. Шкворчало. Пахло кухонным чадом.

– Здравствуйте.

– Что-то я тебя, дочк, раньше не видала… – сверкнула она на Анжелу стеклами очков. – Тебя как звать-то?

– Маша. Мы только недавно… встречаться начали. В общем, Сашка просил кое-что забрать. Думал сам забежать, но я отговорила: сами знаете, военкомат.

– А чего ж вчера не забрал?

– Спешил. – Анжелочка была в своей любимой стихии свободной импровизации. – В общем, бабуль, Сашка просил ту майку – ну, красивую.