Размер добавочных выплат ^[710]

Поскольку инфляция нарастала высокими темпами, 22 октября 1916 года было подписано и 27 октября опубликовано постановление «О некоторых дополнениях и изменениях Высочайше утвержденных 11 мая 1916 года Временных правил о процентных добавках к содержанию правительственных служащих по случаю вызванного войной вздорожания жизни». На территории империи теперь выделялись четыре района. Города, где размещались перлюстрационные пункты, попали в первый (Одесса, Харьков) и второй (Киев, Тифлис) районы. Вне районного деления находились Петроград и Москва. На новую процентную прибавку могли рассчитывать в Петрограде и Москве чиновники с жалованьем не более 9 тыс. руб. в год (имевшие казенную квартиру — с жалованьем до 7200 руб. в год), во всех остальных местностях — до 6 тыс. руб. в год (имевшие казенную квартиру — до 4800 руб.). Процентные надбавки не должны были превышать 2 тыс. руб. для Петрограда, Москвы и городов первого района, 1700 руб. — для второго района, 1200 руб. — для третьего района и 900 руб. в год — для четвертого района. Эти решения представлены в таблице 3.

Таблица 3

Размер добавочных выплат с учетом принятых дополнений и изменений ^[711]

Понятно, что такой размер надбавок формально значительно увеличивал оклады чиновников и общие расходы на цензуру иностранных газет и журналов. Каковы были эти надбавки в конкретном выражении и общие выплаты к 1917 году в рублях в год (с учетом постановления от 22 октября 1916 года), видно из таблицы 4.

Таблица 4

Общие расходы на цензуру иностранных газет и журналов к 1917 году ^[712]

* Данные на ноябрь 1915 года.

** Несмотря на то что 23 июля 1915 года Варшава была занята немцами, жалованье косвенным участникам перлюстрации здесь продолжало выдаваться.

*** Расходы на «черный кабинет» в Тифлисе шли из сумм ДП отдельной строкой.

**** В Риге цензоры не занимались перлюстрацией. Сумма указана без учета надбавок по закону от 22 октября 1916 года.

***** При подсчете окончательной общей суммы жалованье, указанное в графе 10, если его получало несколько чиновников, умножалось на число этих лиц. Например, в Петрограде пять чиновников, знающих иностранные языки, должны были получать в год 14 334,35 руб. (2866,87 × 5 = 14 334,35), а четыре сторожа из Варшавы, переведенные в Москву, должны были получать в год 5508 руб. (1377 × 4 = 5508).

Но и эта сумма, более 240 тыс. руб., не была окончательной. Директор ДП А.Т. Васильев 3 декабря 1916 года, откликаясь на очередную просьбу М.Г. Мардарьева о дополнительных пособиях «по случаю вызванных [так в документе] военными обстоятельствами усиленной деятельности», распорядился выдать в январе 1917 года 2260 руб., из них 1400 руб. — чинам петроградской цензуры и 860 руб. — чинам московской цензуры^[713]. Таким образом, общие расходы должны были составить 245 347 руб. 98 коп. Вместе с тем положенные по закону выплаты уже не означали их безусловной выдачи. В ноябре 1916 года Мардарьев, представляя подробную ведомость жалованья, указывал, что чины московской цензуры имеют право на прибавки по закону от 11 мая 1916 года, но их не получают^[714].

Совершенно неожиданные заботы возникли у цензоров «черных кабинетов» в конце 1916‐го — начале 1917 года. 27 февраля 1917 года Мардарьев направил служебную записку экспедитору экспедиции перевозки почты со следующей просьбой: «В виду невозможности для служащих цензуры иностранных газет и журналов становиться у лавок в очередь для получения хлеба, за недостатком свободного от служебных занятий времени, цензура… покорнейше просит включить ниже поименованных чинов цензуры в число лиц, коим хлеб отпускается из Почтамта», и далее дал список из трех цензоров и девяти сторожей и почтальонов^[715]. Но именно этот день стал днем свержения самодержавия, которому усердно служили чиновники «черных кабинетов».

Еще некоторое время, до 1 мая 1917 года, чиновники по инерции приходили на службу, однако никаких указаний от новых властей они не получали. Встал вопрос, что делать с различными материалами, имевшими гриф «Секретно» и хранившимися в помещении цензуры иностранных газет и журналов на Петербургском почтамте. Часть выписок секретного характера старший цензор М.Г. Мардарьев в первые дни революции передал, по его словам, на хранение М.И. Дунину-Барковскому, начальнику разведки Морского Генерального штаба, с которым имелись давние и прочные служебные связи. После первого допроса Мардарьева, проведенного 19 июня следователем Чрезвычайной следственной комиссии П.Г. Соловьевым, Михаил Георгиевич взял их обратно и сдал в четырех запечатанных пакетах Врасскому, секретарю Д.М. Щепкина — товарища министра внутренних дел. Об этом Мардарьев сообщил следователю 26 июня. Уже на другой день Соловьев получил в МВД эти четыре пакета и доставил их в следственную комиссию. В пакетах находились официальные документы, связанные с ведением перлюстрации с конца XVIII века. Среди них были рескрипты, секретные высочайшие повеления, всеподданнейшие доклады за период 1802–1900 годов^[716].

10 июля 1917 года последовал приказ по Министерству почт и телеграфов, которым с 16 марта того же года увольнялись от должности тридцать восемь сотрудников цензуры иностранных газет и журналов, в том числе: шестнадцать чиновников петроградской цензуры, девять — московской, шесть — варшавской, три чиновника — киевской и четыре — одесской цензуры. Из них пятеро работали в цензуре по совместительству. Из тридцати восьми уволенных перлюстрацией занимались тридцать два человека^[717]. В списке уволенных нет ряда чиновников, занимавшихся перлюстрацией в Харькове, Тифлисе, поскольку они были официально прикомандированы к Министерству внутренних дел. Зато в список попал Э.К. Зиверт, ушедший на фронт и находившийся с июня 1915 года в австро-венгерском плену^[718].

4. Неофициальная, или «инициативная», перлюстрация

Несколько пунктов официальной перлюстрации в условиях развития почтовой связи, конечно, могли контролировать лишь небольшую часть переписки подданных империи. Между тем чтением писем российских обывателей на протяжении ряда столетий занимались многие почтово-телеграфные служащие. Подобную перлюстрацию мы называем неофициальной или «инициативной». Она‐то действительно была абсолютно незаконной.

Происходила «инициативная» перлюстрация по разным причинам. Во-первых, из простого любопытства. Все, наверно, помнят почтмейстера И.К. Шпекина из комедии Н.В. Гоголя «Ревизор». Ему принадлежит следующая реплика: «…это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение»^[719]. Кстати, сам этот образ появился у Гоголя, возможно, и на основе личного опыта. Писатель 22 ноября 1833 года, благодаря мать за посылку старинной тетради с текстами песен, сообщал ей: «Жаль очень, что почтмейстер [полтавский почтмейстер, коллежский советник И.А. Ротмистров] был так нагл, что распечатал письма <…> Мою посылку он имеет право вскрыть, но вашу только здесь, в Петербурге должны распечатывать. И потому стороною предостерегите его; если он еще это сделает, то я буду жаловаться директору Почтового департамента [К.Я.] Булгакову, с которым я знаком»^[720].

Во-вторых, местные власти во все времена стремились не допустить утечки нежелательной информации, первыми узнать о возможных жалобах обывателей вышестоящему начальству. В той же сцене городничий просит почтмейстера: «…нельзя ли вам, для общей нашей пользы, всякое письмо, которое прибывает к вам в почтовую контору, входящее и исходящее, <…> этак немножко распечатать и прочитать: не содержится ли в нем какого‐нибудь донесения или просто переписки. Если же нет, то можно опять запечатать; впрочем, можно даже и так отдать письмо, распечатанное. <…> Так сделайте милость, Иван Кузьмич: если на случай попадется жалоба или донесение, то без всяких рассуждений задерживайте»^[721]. Как все мы помним, именно благодаря таким действиям почтмейстера стало известно, что Хлестаков не ревизор, за которого его от страха приняли, а обычный проезжий чиновник, к тому же промотавшийся в дороге.