25 марта. Это сильнее и умнее, чем Марченко, с фактами и фамилиями.^[25]

26 марта. Три дня назад умер Илья Сельвинский. Сегодня в ЦДЛ гражданская панихида. Я не был с ним знаком и, когда мог познакомиться, избегал этого. Последние годы то, что он делал, производило впечатление деградации и величавой глупости. Впрочем, не только «последние»: таково почти все, им написанное с начала 30-х годов. А в середине 20-х он многое обещал и блестяще начал осуществлять. <…> Воспоминания Сельвинского о Мейерхольде тоже неумны и бестактны: он никогда не знал своего места — и тогда, когда надувался как индюк (большей частью), и тогда, когда приниженно льстил и кадил духу времени. Из троицы имен, названных Багрицким («А в походной сумке спички и табак, Тихонов, Сельвинский, Пастернак»^[26]), как это показало время, только один был поэтом истинным. Два других умерли раньше, чем прекратилось их физическое существование. И конечно, праведник умер первым, а самый сомнительный — еще живет. <…>

27 марта <…> Все гадают: куда пойдет дело у нас. Большинство думает, что впереди жесткая линия, вплоть до частичной реабилитации Сталина. <…>

Союз писателей сейчас как бы разделен на три группы: «охранители» — Кочетов, Алексеев и жур <нал> «Октябрь» и иже с ними^[27], Чаковский и «Лит. газета», а также почти все литературные чиновники, люди подобные А. Суркову, К. Федину; Твардовский и «Нов. мир» и очень пестрый и разноречивый «прогрессивный» лагерь.^[28] Э то конечно только схема. Большинство писателей занимает позиции «между». Многое определяется возможностью печататься и вообще «кормиться». Следует добавить, что многие сторонники «Нов. мира» и его линии весьма прохладно относятся лично к Твардовскому и окружающим его лифшицианцам.^[29] Н о эстетика здесь попирается политикой.

Ночью «Г< олос > А < мерики >» передает слух из Москвы об исключении из партии Карякина, Б. Биргера, Копелева и еще 3 человек.^[30] Во всяком случае, частично это правда.^[31]

28 марта. <…> В час дня квартирная хозяйка Анна Борисовна, плача, сказала мне, что в магазине говорили, что погиб космонавт Гагарин.^[32] Характерна психология таких людей: она сразу заговорила о вредительстве… <…>

В газетах вчерашнее интервью Дубчека (на совещании в Дрездене «по поводу новых путей Чехословакии». — М. М.), но слово «тревога» переведено как «беспокойство».^[33] <…>

Некто озабоченный: — Вот какая х …. на!..

Оптимист: — Ни х… товарищи, ни х..!..

Знающие люди утверждают, что подобный жаргон принят на совещаниях на высшем уровне. <…>

30 марта. День моего рождения.

Я его никогда не праздную и мало кто его вспомнит. И мне от этого ни досадно, ни горько. Не люблю праздников.

<…> < п осле строки отточий> Вечер. Л. Свобода избран президентом Ч. Словакии огромным большинством голосов при 6 воздержавшихся.

Обедал один в ЦДЛ. Ел рыбные блюда. Потом купил в буфете коробку к-т и поехал к Н ад. Як. <…> Она написала листов 5 книги восп-й об Ахматовой, но пока болен Евг. Як., не может продолжать. Звала приехать и почитать у нее. Говорим о Ч. Словакии. Немного спорим. Она считает, что «большевизм это глубоко национальное явление» и он глубже в толще народа, чем ей казалось раньше. Это и так и не так.^[34] Говорим о феодализме, о «цехах», кот. с тояли над личностью: этой «школы» не было в России. <…>

31 марта <…> Говорят, в театре на Таганке уволен актер Высоцкий неизвестно почему (прочитал или спел что-то не то).

1 апр. <…> Актер В-й выгнан за пьянство и срыв спектакля.^[35]

4 апр. <…> В ЦДЛ два вечера, много пьяных: большие компании подонков, у кот. н а улице праздник. <…> Снова пили коньяк. Два вечера подряд. <…>

На днях было какое-то партийное собрание, где в тон Михалкову выступали вчерашние либералы — А. Сурков и С. Щипачев. Кажется, они даже переплюнули его. Так же выступал и Тельпугов.^[36]

6 апр. Твердо решил завтра уехать в Загорянку. Мне здесь не по себе — и жарко, и хозяева действуют на нервы, и не работается. <…> Заезжаю за Ц. И. < Кин > ^[37] и едем с ней к Мацкину. Настроение везде одинаковое… М. говорит, что будто бы образована какая-то комиссия из представителей ЦК, КГБ, секретарьята ССП, прокуратуры и еще кого-то для исследования деят < ельнос > ти всех подписавших разные письма, а их больше тысячи. Ночью моюсь под душем и укладываю вещи.

7 апр. Утром сообщаю о своем отъезде хозяйке <…> и потом в Загорянку. День прекрасный. В саду лезут цветы. Первая травка. Но дом грязен и запущен. Начинаю потихоньку убираться. <…> Топлю немного печку и комнатная температура с 11 градусов поднимается до плюс 18. Жить можно. Так рано все эти годы я еще не приезжал в Загорянку. <…>

Лева и Володя Корнилов и конечно Сарнов каются, что подписали последнее письмо.^[38] Горе-либералы!

Итак, в первый раз в этом году я ночую на даче в ночь с 7 на 8 апреля. А обычно позже на месяц.

Идет подписка на собрание сочинений Хемингуэйя <так!>где в 3-м томе обещают дать «По ком звонит колокол». <…>

8 апр. <…> (Запись о дневниках Казакевича — «поразительно неинтерес-ных». — М. М.) Кто-то предложил такое объяснение: в начале 50-х гг. К< аза — кеви >ч ждал ареста и вел для будущего следствия маскировочный дневник. Он сохранился и из него-то и черпает вдова матерьялы для публикаций. Готовый сюжет для новеллы.^[39]

11 апр. <…> Днем Бибиси сообщило, что «сов. р ук-во резко реагирует на события в Ч. Словакии и объявляет борьбу против запад< ных > идей» — так сформулированы итоги пленума.

12 апр. <…> В Москве идет слух о готовящихся обысках с целью изъятия самоиздата. К вечеру снова похолодало.

О пленуме ничего толком не известно, кроме слухов о том, что обсуждение событий в Ч. Словакии имело место. <…>

13 апр. <…> На этой неделе в литер< атурном > приложении к газ< ете > «Таймс» напечатаны отрывки из «Ракового корпуса» С-на.

15 апр. Прочитал заявление генеральному прокурору СССР Руденко М. Якубовича, одного из обвиняемых на известном процессе «Союзного бюро РСДРП» (меньшевиков) в 1931 г. и единственного ныне живого участника процесса. Оказывается, уже этот процесс был организованной органами и прокуратурой липой. <…> Дольше всего сопротивлялись М. Якубович и А. М. Гинз — бург.^[40] Их избивали: били по лицу, голове, половым органам, топтали ногами. Измученные пытками, они оба пытались покончить жизнь самоубийством, вскрыли вены. Но их спасли и больше не били, но стали мучить лишением сна, и тогда Якубович решил подписывать все, что от него требовали. Следователи были: Д. З. Апресян, А. А. Наседкин и ст. следователь Д. М. Дмитриев и еще Радищев. <…> Перед судом Якубович был в смятении: как ему вести себя на суде — раскрыть все? Но он считал, что гос-во не должно нести ответственность за преступления аппарата органов и не хотел причинять <зла> советской власти. Его вызвал Крыленко, кот. х орошо был с ним знаком и даже жил у него в Смоленске, <перед самым началом процесса Крыленко сказал Якубовичу, что лично он считает его «ни в чем не виноватым», и заставил помогать себе в ходе процесса, даже…> если случится что-то непредвиденное. <…> Вот тогда уже началась эта страшная казуистика, а не во времена Вышинского. <…> Заявление помечено 5 мая 1967 года.

15 апр. (продолжение) Прочитал еще 2 рукописи М. Якубовича: письма о Сталине и Троцком. В общем — многое верно, но все же не все.^[41] <…>

17 апр. <…> Прочитал большое письмо Твардовского Федину о Солженицыне — 18 страниц на машинке. Умное, хорошее, благородное, сдержанное и даже дружелюбное, но внутренне твердое и даже жесткое. Замечательно написано о С-не. Г. Владимова^[42] вызывали на Лубянку и говорили с ним 4 часа о каких-то его знакомствах с американцами, но заодно и о прочем, браня С-на и Синявского.