Раз решив, не умел перерешать Пейрифой. Что сказал, то тотчас и выполнит. Тверд был в слове, и в деле, и в дружбе. Спустится ради друга в преисподнюю, хотя бы его там навек приковали. Поднимется ради друга на небо даже под копьями молний. И, когда он слышал слово "измена", из его сердца уходила пощада.
Говорили: жесток он в дружбе. Не прощал он другу даже колебания. Если скажет другу: "Прыгай в пропасть" - должен друг, не мешкая, прыгнуть в пропасть. Если скажет другу: "Ввергнись в пламя" - должен друг, не мешкая, ввергнуться в пламя. Раз он крикнул: "Я бы срубил мысль, если б мысль мне поперек дела стала!" А другой раз сказал: "Смерть стоит не за спиной героя впереди бежит она от страха перед героем".
Стремительным прозывали его лапиты - так быстр он был во всяком деле. А герои называли его Испытанный.
Все было в нем по титановой правде.
И, как все титаны и герои, чтил и Пейрифой Хирона. Но сказал он лапитам в пылу битвы с кентаврами: "Всех кентавров изгоним с Пелиона. Ни единого здесь не оставим". И не мог он теперь не выполнить слово, не изгнать с Пелиона Хирона: ведь и мудрый Хирон был кентавром.
Не умел Пейрифой слова мазать маслом. Сурово сказал сыну Крона, врачевателю и спасителю лапитов:
- Уходи с Пелиона, Хирон.
И за ним повторили угрюмо воины-лапиты:
- Уходи с Пелиона, Хирон. Спросил Хирон Пейрифоя:
- За вину изгоняешь?
И ответил Хирону Пейрифой:
- Изгоняю, хотя ты и неповинен. Ты - кентавр.
Помолчал Хирон и снова спросил, пристально смотря в лицо Пейрифою:
- Изгоняешь друга, Пейрифой?
И стал бледен Пейрифой лицом, до того стал бледен юный вождь лапитов, что снега на дальней вершине Олимпа показались тогда Заре покрасневшими.
А поодаль на белоногом скакуне сидит Гипподамия и все слышит.
Взялся Пейрифой руками за сердце, сжал его, чтобы оно само не выпало: друга он, Пейрифой, изгоняет, друга, праведного Хирона. Этого Пейрифой не вынес. Выхватил он адамантовый нож и хотел пронзить им свое сердце: друга предает он, и какого! Но ведь он дал слово лапитам, и оно неотменно. Должен он изгнать кентавра Хирона, но не может он изгнать друга Хирона. Стало сердце поперек дела - так убить надо это сердце.
Но читал Хирон его думу. Стерег каждое движение юноши.
Только выхватил тот нож, как уже стоял возле него Хирон и бессмертной рукой титана вырвал нож из руки героя.
И уже Гипподамия соскочила с белоногого коня, кинулась к новобрачному, к мужу, - и упало ей на руки бездыханным тело неодолимого в бою Пейрифоя. Словно громом сразила его правда.
Как мертвое, лежало на земле могучее тело юноши, и ни мысль, ни слово, ни дело не тревожили его больше правдой и неправдой.
Пораженные бедой и чудом, стояли полукругом у тела вождя древолюди, и шумели на их головах пучки листьев. Смотрели тревожно на сына Крона: от него эта властная сила. И не знали они, унести ли им тело вождя или вступить в гибельную для них битву с бессмертным титаном.
Тогда вынес врачеватель из пещеры зелье, влил его в рот сраженного правдой и снова сел на краю поляны, только сказалг
- Пусть он спит.
А затем обратился к Гипподамии:
- Ты не раз скакала с Меланиппой-подругой. Расскажи мне о свадебном пире.
И хотя все уже знал Хирон-прозритель, но хотел он услышать слово лапитов.
Вот что знал он, и вот что он услышал.
Был вожак у табуна кентавров - Эвритибн, по прозванью Мститель. Страшен силой. Даже муже-сосны великаны не отваживались с ним бороться. Он ударом переднего копыта откалывал глыбу от утеса и метал ее на бегу ладонью. Хоровод горных нимф двадцатирукий сажал себе на конскую спину и носился с ними, словно без ноши. Или впрямь ореады - пушинки? За львами гонялся, и какими! Ухватит, бывало, зверя за шею вместе с его львиною гривой и скачет, держа льва на весу, а тот только царапает когтями воздух. А не то подставит вепрю-секачу под удар свою человечью руку, когда тот клыками таранит, стиснет ему клык и отломит на ожерелье лукавым наядам. Вепря же с хохотом отпустит.
Ну и хохот же у Эвритиона! Будто пляска медных бочек по медному помосту, будто крик новорожденной пещеры в бурю.
Дерзок был он, дик и бесстрашен. И жестоко ненавидел богов Кронидов. Говорили: титан он, оборотень; мощью равен самому Хирону.
Но не мерился Эвритион с Хироном силой.
Только раз случилось прежде не бывалое: ответил он дерзостью спьяна Хирону. Спокойно положил тогда Хирон ему на плечо руку, и упал Эвритион на колени. А Хирон, чтобы не конфузить его перед всем табуном кентавров, сказал силачу с улыбкой:
"И сильны же у тебя, Эвритион, ноги! Только вот споткнулся ты о корень".
Был он в буйстве пьянее всех буйных. Ничем не мог утолить свою пьяную волю. Жаден был к вину - до того жаден, что, хохоча, говорили кентавры:
"Вот бы водопадам Пелиона вином свергаться в рот Эвритиону!"
Нарушать любил все запретное в жизни: любил там пройти, где прохода нет; спрыгнуть с высоты головоломной в упрек каменному барану; прямо в пламя кинуться и с гиком проскакать сквозь лес при лесном пожаре с опаленными волосами и шерстью.
До того был дерзко-отважен, что взобрался раз высоко на склоны Олимпа, презирая гибель от молний. Только спас его титан Гелий, прикрыв от стрелы Аполлона, и велел спуститься к подножию Оссы.
Пировал Эвритион на свадьбе Пейрифоя под высокими сводами пещеры, где некогда бывали и боги. Много было
гостей у лапитов - весь цвет племен Пелиона: и сами древолюди-лапиты, и лесные кентавры, и герои.
Пир так пир - как у предков, могучих титанов! Тут и туши звериные, и клубни овощей в меду, и плодов обилье. И не просто лежат они горою, а стоят на столах с корнями деревья, и свисают с них тысячи яблок, смокв, айвы, гранатов, апельсинов. Тут и пифосы, каменные бочки вина. Утонули бы в вине гости, если бы так жадно не пили!
Были гости на пиру - племена людские: ни богов, ни нимф, ни сатиров.
Ели, пили. Но не было песен, - ни бубнов, ни струн, ни свирелей. Лишь в рога боевые трубили, и ходили по пещере громы от гостей к гостям - друг к другу в гости. Столько кликов, столько труб и струн в каждом горле.
Пьет Эвритион-кентавр - так жадно, как река пьет вешние потоки. Велика в нем жажда опьянения. Но не может утолить он этой жажды. И взыграло в нем Вакхово зелье.
Много жен, серебряно-березовых лапиток, на пиру. И всех превосходит ростом, станом и горящим взором новобрачная Гипподамия: сидит между Пейрифоем и Тезеем. . Что ей боги, титаны и кентавры, когда рядом с нею Пейри-фой, вождь лапитов.
Вдруг рванулся Эвритион. Зверино озирает он гостей. Тяжко дышит. Разом вздыбился над столом и прямо встал во весь свой конский рост и человечий. Опрокинул стол копытом и за плечи ухватил Гипподамию, сорвал с места и, взметнув под своды пещеры, дико крикнул пьяным кентаврам:
"Похищайте дев березовых, кентавры, и скачите с ними в горы вольной Оссы!"
Сам же давит гостей копытами, рвется к выходу из пещеры, на волю. А кентавры кинулись к женам.
Но не робки ланиты и герои. Нашлась и на Эвритиона сила. Ухватил его за конский хвост Тезей рукою, и от рывка полубога-героя осел Эвритион на задние ноги. Держит в левой руке над головой, как былинку, Гипподамию, а правой отбивается от Пейрифоя. И копыто занес над лапитом.
Трудно от Пейрифоя отбиться. Разом бьет он и в голову и в ребра: держит конскую ногу за бабку, не дает себя рассечь копытом. И все же не могут одолеть Эвритиона даже двое - Тезей с Пейрифоем.
Тогда встал старый вождь лапитов, сам Питфей, муж-сосна, высотою превышающий всех на Пелионе. Звенят на его шишаке колокольцы. И достали руки великана к небу поднятую Гипподамию. Пейрифой ее перенимает и выносит из пещеры и боя. На коне уже она на белоногом, и за ней кентавру не угнаться.
А в пещере длится бой.
Вот Орей, Конь-гора, уносит серебряно-березовую деву из пещеры в горы Пелиона. Вот Петрай, Конь-скала, валит наземь двух мужей-великанов. Уже у Дриала Дубоватого вырывает из рук Кайней Осиною, пригнув ему к земле голову, а Пелей бьется с Гнедым-Пйррием. Не один раз состязались они в беге и в игре на веселой свирели, а теперь бьются насмерть, как чужие. Уже двинулись братья Гилей стеной-чащей, рука об руку. Стали - заградили беглецам дорогу на Оссу.
