Вряд ли можно было ожидать, что старый ученый, выросший в традициях буржуазного немецкого национализма и никогда глубоко не занимавшийся политическими вопросами, поймет историческое значение этого события лучше, чем юный Гейзенберг, который со своими школьными друзьями оказывал помощь "отрядам порядка", вспомогательной службе контрреволюции, или чем Макс фон Лауэ, который в апреле 1919 года вступил в баварский добровольческий корпус, чтобы сражаться против "большевизма", или Вилли Вин, который создавал в Вюрцбурге такой корпус.

Величайшая глупость нашей эпохи, как спустя четверть века назвал антикоммунизм Томас Манн, очень рано распространилась в Германии и сбила с толку даже гуманистически настроенные умы.

Лауэ передает характерный эпизод из жизни Рентгена тех дней. В автобиографии он пишет. "В 1919 г. я еще раз разговаривал с Рентгеном. Я зашел к нему в институт как раз в тот момент, когда он готовился опять ехать в Вейльгейм. Я сопровождал его пешком до вокзала. Но он говорил не о научных вопросах; он выражал свою радость относительно признаков восстановления порядка и с явным восхищением рассматривал действительно в высшей степени изящные системы трещин, окружавшие дырки от выстрелов на стеклах витрин".

Антисемитизму Рентген не сделал ни малейшей уступки.

Антисемитизм после первой мировой войны и поражения рабочего баварского правительства открыто заявил о себе именно в Мюнхене. Уже через несколько лет этот город стал исходным пунктом и "столицей" одного из самых преступных антисемитских движений, когда-либо существовавших в Германии.

Рентгену еще довелось стать свидетелем начала фашистского расового безумия. Он резко осудил его. В мае 1921 года он писал своей старой знакомой в Вюрцбург: "То, что Вы пишете об антисемитских инцидентах в Вюрцбурге, действительно прискорбно; здесь не лучше; так, например, едва ли можно прочесть квартирное объявление для студентов университета, на котором бы не было помечено: "Евреи исключаются", и мне известен случай, когда некая дама сказала студенту, который осматривал у нее комнату и назвал свое по-еврейски звучащее имя: "Я евреев не принимаю". То, что порядочный человек может быть так грубо оскорблен неполноценной личностью, - печальная примета времени".

В 1920 году 75-летний ученый был освобожден от своих административных обязанностей профессора и директора института. Вилли Вин, который после ухода Рентгена был профессором в Вюрцбурге, теперь вновь стал его преемником.

Руководство Фиэико-метрономическим собранием оставалось за Рентгеном, и он все так же регулярно приходил в институт, где мог располагать двумя комнатами для собственных исследований. В 1920 году он опубликовал свою последнюю работу - обширную рукопись по физике кристаллов, которая обобщала исследования, начатые им совместно с Иоффе. По мнению Иоффе, этот монографический труд является образцом того, что Рентген понимал под "изложением фактов".

После окончания войны знаменитый ученый остался в полном одиночестве Приемная дочь, племянница его жены, больше не жила у него. Спутница его жизни, за которой он самоотверженно ухаживал во время ее многолетней мучительной болезни, умерла в 1919 году. Рентген тяжело перенес эту утрату. Осенью 1921 года он писал другу: "Кончается месяц октябрь и приближается день, в который я потерял свою любимую. Я все больше ощущаю, как она была мне необходима, даже в труднейшее время ее болезни; в механизме моего существования не хватает незаменимой части"

Десятого февраля 1923 года Рентген, обессиленный истощением, умер от рака. Его прах был погребен в Гисене. "Моя жизнь кажется мне такой бесцельной!" - писал за несколько месяцев до своей кончины близкому сотруднику исследователь, прежде умевший так радоваться бытию, всегда обращенный лицом к природе и жизни.

Следуя указанию в завещании, распорядители сожгли все, что было найдено из оставшейся от него переписки и неопубликованных рукописей. При этом, к сожалению, были сожжены написанные совместно с Иоффе и неопубликованные работы, и множество лабораторных тетрадей русского физика.

Среди простых и безыскусных, часто по-человечески захватывающих писем Рентгена письма к Людвигу Цендеру представляют особую ценность для более глубокого понимания характера исследователя и истории его открытий.

Вальтер Фридрих так нарисовал портрет своего учителя: "Тот, кому было позволено вступить с Рентгеном в личные отношения, испытывал чувство, говорящее ему, что перед ним действительно великий человек. Сама его внешность была чрезвычайно импонирующей. При необычно высоком росте у него была в высшей степени изящная голова ученого и серьезный, почти строгий взгляд. Очень редко и лишь на короткие мгновения на его губах появлялась легкая улыбка. Этот человек был так же велик внутренне, как и внешне. Честность и благородная скромность были самыми примечательными чертами его характера. Строгое выражение его лица скрывало жизнь чувств, которую он при своей замкнутости приоткрывал, безусловно, только истинным друзьям и самым близким людям".

Открытие Рентгена разом распахнуло перед физической наукой двери в новый мир и одновременно поставило перед теорией совершенно новые задачи. Наряду со своим воздействием на технику и медицину оно имело глубочайшие теоретические последствия. Если и не каждое из последующих достижений было непосредственно связано с ним, то все же лишь немногие великие открытия продолжительное время оставались в стороне от рентгеновских лучей. Создание учения об атомной оболочке и исследование решетчатой структуры кристаллов были бы без них невозможны. Обнаружение радиоактивности было непосредственно стимулировано первым сообщением Рентгена о его открытии.

Рентген не был физиком, склонным к философствованию. Он не углублялся в теоретико-познавательные проблемы, как Эйнштейн, и не был глубоким мыслителем-диалектиком, как Нильс Бор. Но его открытие оказало и мировоззренческое воздействие: оно довершило закат начертанного Декартом и Ньютоном механистического представления о природе. Механистическая картина природы еще раньше - в отдельных случаях - подвергалась сомнению. Теперь ее недостаточность выявилась со всей очевидностью.

Открытие Рентгена пробудило физиков от механистически-догматической дремоты. Год Рентгена, 1896 год, положил начало тому глубокому кризису физики, преодоление которого было процессом становления физической науки XX столетия.

Рентгена можно назвать совестью немецкой экспериментальной физики. Он ярчайшим образом олицетворял собой тип эмпирически работающего естествоиспытателя, внимательного и трезвого наблюдателя природы. Однако величие его индивидуальности исследователя, величие научного труда всей его жизни ломает рамки ограниченности того класса исследователей, к которому он принадлежал.

Мария и Пьер Кюри

Открытие и исследование радиоактивных веществ

В начале января 1896 года Рентген разослал специальное сообщение об открытии Х-лучей своим знакомым коллегам-физикам. В следующие дни пресса всех стран сообщала о "сенсационном открытии" вюрцбургского профессора. Физики бросились проверять данные Рентгена и - если возможно - пытаться найти новые, доселе не наблюдавшиеся лучи.

Успех Рентгена вызвал настоящую лихорадку "открывательства" лучей, которая принимала иногда самые причудливые формы. Большинство этих "открытий" оказались самообманом.

Теоретики тоже оживились. Еще в январе 1896 года известный математик и физик Анри Пуанкаре на заседании Парижской Академии наук сообщил о рентгеновских лучах. При этом он показал фотографии, полученные от Рентгена.

В своем докладе Пуанкаре поставил вопрос, который занимал и других физиков: не испускают ли почти все флуоресцирующие вещества под воздействием солнечного света определенные лучи, подобные рентгеновским.

Среди участников заседания был Анри Беккерель, профессор Высшей технической школы в Париже. Он происходил из семьи физиков. Его дед был профессором Парижского музея естественной истории и одним из основателей электрохимии. Отец был известен своими работами в области флуоресценции и научной фотографии. Анри Беккерель также много лет занимался явлениями флуоресценции и фосфоресценции.