20 августа. Вчера был молебен… У о. Клавдия и о. дьякона новые ризы: золотые с серебряными крестами; еще две иконы на подставках по сторонам царских врат тоже новые. Завтра ученье…

21 августа.

Не грех ли для начала года

Так глупо время убивать?

Пробило 8 часов, Михаил открыл ставни, – тусклый свет дождливого дня как-то лениво проник в комнатку, скользнул за ширмы, и тем заставил открыть глаза мою милость. – Ну-с, подумала я (и едва не сказала вслух), а ведь сегодня надо… и взглянув на висевшее напротив форменное платье, принесенное еще с вечера, не докончила своей мысли: чего ж тут размышлять? Обряд одевания моего затянулся долго: день был скверный, лил дождь, все было как-то лениво, отчего же и человеку в такой день не полениться одеться быстро?

Вышла я в столовую, наскоро выпила чаю или молока и, взяв зонт и «календарь для учащихся», быстро пошла по дороге к своей гимназии.

Двери были отворены, и на вешалках в передней висело уже множество шляп и одежд; Степан сидел на ларе и курил. Взбежав по лестнице, я прошла через залу и отворила дверь седьмого класса. Там слышался смех, болтовня и шелест сшиваемых новых тетрадей из казенной бумаги; некоторые из воспитанниц доканчивали очень полезную, придуманную ими штуку: в крышку столика вбиты были четыре гвоздя и на них крестообразно обвивались нитки; пространство между нитками и крышкой служило вместо портфеля для вкладывания бумаги, тетрадей, нот, писем и т. д. Поздоровавшись со всеми, я, как деловой человек, осведомилась о новых книгах.

– Пиши, – сказала Оля, – таблицы логарифмов и руководство косматой географии Малинина и Буренина.

Я записала буквально ее слова.

– Да ты смотри, не спроси так в лавке по рассеянности, ведь могут тебе дать «косматую» географию! – Кругом засмеялись. Я окончила записывать, больше делать было нечего, и я решила идти домой…

– Нет, не пойдете, – вдруг вымолвил Шкалик, встретив меня в зале. Оторвавшись на минутку от журнала, он удивленно глядел на меня:

– Оставайтесь здесь.

– Неужели до 4-х? – перебила я его, совершенно недоумевая от такого решения.

– До тех пор, пока Надежда Ивановна не разрешит, – был ответ.

– Не пустила, – возгласила я, вернувшись в класс.

Вошел Шкалик.

– Приходящие будут здесь, а вы уйдете домой на завтрак в 12 часов, и чтобы в 2 часа опять прийти сюда.

– Зачем?

– Да что вы, поглупели, что ли, за лето? – накинулась на меня Александра Андреевна. – Ведь придут же учителя, а если их нет, то все же вы должны сидеть и ждать! – И рассерженный Шкалик убежал к своему безответно-покорному стаду – третьим. Вот и сиди! Старая история.

Вскоре наши достали расписание и торжественно внесли его в класс. «Понедельник. Первая – математика, вторая – история, третья…» – раздался громкий голос читавшей, покрываемый удивленными восклицаниями остальных. Работу прервал звонок, напоминавший час моего освобождения, и я убежала без оглядки домой. О близости 2 часов я не беспокоилась: еще вчера сказали нашим, что Г-ев не придет, будет пустой час и опоздать теперь минут на пять – не беда. Взяв с собою романы, грязною дорогою я дошла до гимназии, но, переходя перед ней улицу, запуталась в грязи, чуть не упала, и с трудом наконец добралась до крыльца. Тихо прошла я в залу, где царствовала та зловещая тишина, по которой можно всегда угадать, что идет где-нибудь урок.

– Да, ведь у вас Г-ев! – сказал мне кто-то.

– Неужели?.. – и скромно войдя в класс и поклонившись учителю, я села на свое место. Г-ев говорил о добром сердце Карамзина и, вероятно, от гордости, что он преподает в седьмом классе, как-то особенно, кругообразно вертел бровями и так моргал глазами, что я подумала, уж не сошел ли он с ума? Толкуя долго и много о Карамзине, он навел на большинство скуку, но я слушала внимательно, потому что хотела выучить без записки, в чем и успела. По окончании урока Шкалик вновь набросился на меня:

– Вы почему опоздали? Я вам в поведении сбавлю, а в следующий раз будете оставлены на час. Вы думаете, что седьмые, так на вас и управы нет!

Произошла опять путаница в расписании; мы стали ждать французского… Учитель не являлся, я присоединилась к нашим, и мы болтали о пустяках до 4-х. Уже будучи на улице и сообразив, как и что было, я вспомнила очень меткие стихи Аркадского принца:

Да, правда, и это потерянное время воротить было совершенно невозможно…

23 августа. Разбираясь у мамы в книгах, я взяла себе несколько прекрасных французских книг, и между прочим «La vie de Jesus par Ernest Renan»⁹, страшно обрадовавшись этой находке. Но мама тут как тут: пришла, увидела и взяла, сказав, что рано читать! Но ведь мне уже 15 лет. У меня все-таки остались: «Эмиль» Руссо, «Коринна» Staël, «Приключение Телемака» Фенелона, Жюль Верн – все в оригиналах; а ту книгу я как-нибудь после отыщу у мамы…

29 августа. Э, да я, кажется, 6 дней не писала? И хорошо, а то к чему каждодневные скучные строчки. Начала посещать свою «старую дуру». Действительно, чем наша гимназия не «старая дура»? Там все из ума выжили, начиная с начальницы и кончая швейцаром. Надежда Ивановна благополучно допускает всех дочек своих к наградам и золотым медалям, отнимая их у других воспитанниц; шьет своей любимой Наде платья, очень мало заботясь о других живущих, их поведении и учении; говорят (и подтверждают), что она берет подарки и покровительствует кое-кому…

Шкалик злится, бегает, наказывает, суется везде и не в свое дело, преподает французский язык, а сам не умеет передать легонького рассказца на этом языке; говорят (и подтверждают), будто бы пить иногда любит, – что именно – каждый может догадаться… Другая классная дама П. разделила свой класс по поведению на «мраморных, золотых, серебряных, тряпичных», кажется, «медных», и дала каждой из них подчиненную младшего класса, «дочку», приказав звать ту, которой дана, «мамой». Mais que-ce que c’est donc?..¹⁰ Дюсс – скверная подражательница двум первым: ругается, толкается, кричит, – словом, совсем не то, чем должна быть воспитательница… «Машка дура» – ходячая глупость и простоватость, ее проведет всякая приготовишка, а глупа до того, что подобно Жене Д-шевской играет иногда в мячик с мальчишками; и вовсе не по педагогическим взглядам об участии воспитательниц в детских играх, а от своей глупости… Ну, могут ли все эти быть воспитательницами здравомыслящих русских молодых девочек?! Четыре других… – все молоды, невесты, шумят и смеются, – нужно ли их слушаться?

О преподавателях не говорю. Русская словесность – по запискам, остальное все по книгам; ни живой мысли, ни живого слова! Учитель физики, объясняя новый урок, когда касается дело геометрии, поспешно объявляет, что это дело учителя математики, а не его. Урок от этого делается менее понятен, но зато «физик» не прибавил себе лишнего дела, которое принадлежит «математику». Все предметы, по-моему, должны находиться в связи между собою: русская словесность, славянский язык, история и география; физика, космография и география; французская лит., французская история; Новый, Ветхий Завет, катехизис; история русской и вселенской церкви обязательно со всеобщей и русской историей и географией. Вот тогда была бы действительная польза; тогда часовой урок мог бы обратиться в двухчасовой, все бы стали стараться знать, чему их учат. Теперь же – каждый предмет сам по себе, и когда пришлось раз Г-еву в пятом классе, по поводу басни «Гуси», спросить – в котором году был спасен Рим, по какому случаю, с каким народом велась война, – все молчали, а учили недавно. Эх, никто ничего не понимает, замечать и знать не хочет…

Наконец – Степан, старик швейцар, целые дни ругается с дочерью, чуть ли не дерется с ней, невежа, никому из учениц не подает пальто…