— Вероятно, сможем, — отвечает он. — Полеты запрещены в радиусе десяти миль на высоте двадцати тысяч футов, так что у нас еще несколько миль осталось. Но решаю здесь не я. — Он показывает головой на кабину пилота. — Наверное, он просто робеет подлетать ближе, ведь у него на борту половина правительства.

Чем ближе мы к извержению, тем сильнее трясется самолет, и я снова ковыляю к своему месту и пристегиваюсь ремнем. Точно завороженная, смотрю, как серый столб вырывается из моря прямо в голубые небеса, облака постоянно набухают и лопаются, раскрываются сродни чудовищным цветам, метастазы из пара, газа и пепла. Словно открыли врата ада и зло беспрепятственно устремилось в мироздание, — и вдруг я ощущаю первобытный страх. Испуг оказывается неожиданным для меня самой, надо взять себя в руки и напомнить себе, что нет никакого «мироздания» или «ада». Извержение — не злое, это просто порождение земли, как я сама, как все остальное, оно не лучше и не хуже, просто подчиняется природным законам и происходит самым естественным образом. Сама не понимаю, что на меня нашло; на лицах других ученых отражается лишь сосредоточенность. Пытаюсь стиснуть зубы и отогнать эти нелогичные чувства. Поворачиваюсь, откидываю взглядом пассажиров, которые зачарованно следят за извержением — все, кроме одного. Это фотограф. Он опустил фотоаппарат и смотрит на меня — прямо мне в глаза.

Я ловлю ртом воздух и тороплюсь снова глянуть в иллюминатор. Он заметил, каково мне, прочитал мои чувства. Его глаза сейчас не смеются, они испытующие, внимательные. Я ругаюсь про себя и всматриваюсь в эруптивную колонну, словно клубящиеся тучи что-то мне скажут.

Самолет разворачивается и опять летит к югу от эруптивной колонны, на этот раз чуть ниже и ближе. Пассажиры забеспокоились, министрам явно кажется, что самолет уже подлетел чересчур близко, но цель оправдывает средства, нам удается сделать неплохие снимки извержения. Оно не так близко к берегу, как мы посчитали.

Когда самолет приземляется, направление ветра чуть-чуть меняется, столицу окутывает мгла. Пепел сыплется, словно снегопад из преисподней; все стало серым: дома, машины, деревья. Я изо всех сил стараюсь ненароком не посмотреть на фотографа. Мы закрываем рот и нос платками и воротниками, а затем бежим в ангар, заместитель министра иностранных дел держит над ней зонтик, чтобы защитить дорогие меха, — и мы с Халльдоурой обмениваемся усмешками.

Оуфейг встречает нас с ласковым выражением лица, дает нам на прощание противогазы и просит быть осторожными. Населению велели не выходить из дома и не выпускать детей, но ведь всегда найдется много тех, кто не слышал сообщений или стремится нарушить запрет и выбегает на улицу ради каких-нибудь совершенно бесполезных дел. Автомобили тащатся по темным улицам, фонари — бледные световые пятна в черной метели.

Мои ребята… Где они, где мой муж? Я не думала о них в этой суете, не звонила им. Поспешно выуживаю телефон из кармана. Сеть перегружена, и мне удается дозвониться только с третьей попытки.

— Рад тебя слышать, — говорит Кристинн. — У нас все спокойно. Салка кино смотрит, а Эдди спит. Его попросили прийти на работу к полудню: нужно, чтобы алюминиевый завод не останавливался. А я сегодня дома, слежу за хозяйством и детьми. Ты ведь бережешь себя, да?

— Да, конечно, — отвечаю я. — Это просто работа, мы тут осторожны. Ты окна заклеил?

— Да, заклеил, и даже скотчем, чтобы ни пылинки внутрь не попало. А еще я разговариваю с Салкой, объясняю ей, что это не опасно, просто немного неприятно, когда падает пепел.

— Это очень крипово, — произносит Салка. — Прямо как в той передаче, в «Stranger Things».

— Пепел, он как песок, — говорю я. — Новенький, меленький, свежевыпеченный, с пылу с жару из недр земли. Не успеешь оглянуться — и он исчезнет.

Ее голос слегка дрожит.

— Мама, когда ты вернешься домой? Что ты делаешь?

— Это извержение надо исследовать, чтобы побольше узнать о нашей земле, а еще чтобы полиция и спасатели знали, что им делать.

— Я за тебя боюсь.

— Не говори глупостей, карапузик. Не нужно за меня бояться, — успокаиваю я, заглушая уколы совести: сама помню, как всегда боялась за папу. — Я буду осторожна. А ты обещаешь присматривать за всеми дома? За Эдди, папой и крысами?

— Мама, они не крысы, — прыскает она. — Они называются дегу.

— Но ты за ними присмотришь, да?

— Да. Я люблю тебя, мама.

— Я тоже тебя люблю, моя большая девочка. Будь старательной и благоразумной. Бояться здесь нечего.

* * *

Бояться здесь нечего, в координационном центре работают быстро и слаженно, в эпицентре шторма царит гармония. Милан сидит с краю пульта управления на ветхом офисном стуле, попивает кофе из чашки без ручки и руководит полицией и спасателями с сосредоточенной уравновешенностью. Его босс — начальник полиции, кажется, уже взял свое оружие, переоделся в пиджак с латунными пуговицами, ходит между столами и спрашивает, как продвигаются дела, старается вдохновить людей на великие свершения и создать видимость, что они служат какой-то цели. Увидев нас с Халльдоурой и Эйриком, он оживляется:

— Вот вы наконец! Нам нужно поговорить!

Мы закрываемся в комнате для собраний, чтобы рассмотреть фотоснимки и оценить положение. На Южных мысах пепел оседает целыми сугробами, по всей юго-западной оконечности вызывали спасателей откапывать крыши домов и важные здания, но это не считают причиной для продолжения эвакуации жильцов. Жители Гриндавика недовольны эвакуацией в городе; ветер дул с юга, и при пеплопаде они оказались в лучшем положении, чем хутора на мысу к северу.

Хорошие новости таковы: загрязнения атмосферы газами отмечено не было, сказал Милан. Жителям велели не выходить из дома и законопатить окна и двери, а мы выжидаем. Но нам нужно уже сегодня в полдень провести эвакуацию с аэродрома, перевезти туристов в столицу и найти, где разместить их на ночлег. Эти люди напуганы и голодны, многие плохо понимают английский, a ISAVIA лишь сейчас начала переводить информацию на другие языки.

— И еще будет правильно заметить, что министр юстиции внесла небольшое изменение в организацию службы гражданской обороны, — говорит начальник полиции. — От него только польза, цепочка передачи приказов стала короче.

— Что за изменение? — недоверчиво спрашиваю я.

— Научный совет сменил название, — отвечает он. — Сейчас он называется Совет консультантов по стихийным бедствиям.

— Но почему же?! Научный совет — отличное название.

— Научный совет — это название нового руководящего органа службы гражданской обороны, — продолжает он. — Он будет оценивать ситуацию при стихийных бедствиях вроде этого, исходя из научных знаний и общественной безопасности, и выносить решения о приемлемых мерах.

— Но ведь этим занимался Милан вместе с нами в Научном совете?

— Старый Научный совет, или Совет консультантов, великолепен, — говорит начальник полиции. — В нем собрались умнейшие геологи страны. Но он такой многолюдный и неорганизованный, все без конца разговаривают, спорят, и принятие решений занимает много времени. Никто никогда ни с чем не согласен. Не хватает связующего звена между учеными и сотрудниками службы гражданской обороны — людьми, которые быстро соображают и выносят решения.

— Научный совет всегда был неформальной академической дискуссионной площадкой между научным сообществом и руководством службы гражданской обороны, — уточняю я. — Самые хорошие и правильные рекомендации появляются, когда вместе сходятся ученые разных направлений и у них есть свобода обсуждать проблемы, выдвигать теории и определять общие итоги. Это и есть научный подход.

— Но не всегда есть время на обсуждение, — возражает он. — Например, сегодня утром: почему пришлось тратить время на разговор об изотопах, если надо было проводить эвакуацию в Гриндавике?

— Они могут быть важны, — нерешительно говорит Эйрик. — А петрологов злить нехорошо. Никто не хочет настроить их против себя.