И тут я ухожу, с трудом надеваю ботинки и куртку, а затем выбегаю к машине. Слезы застилают мне глаза; выезжая, я вижу его в зеркало заднего вида, босого, в халате у подъезда к дому, он зовет меня по имени, он тоже плачет.
И я вынуждена признать: когда я вхожу в координационный центр службы гражданской обороны на улице Скоугархлид в то утро вторника, я немного не в себе. По дороге звоню Тоумасу, в первые два раза он не отвечает, а когда с третьей попытки мне удается дозвониться, я чуть не уезжаю на обочину:
— Ах, милый, как приятно услышать твой голос!
— Что случилось? — спрашивает он, охрипший со сна. — Ты плачешь? Он тебя убить хочет?
— Нет, но это так тяжело! Он без умолку говорит. Он очень обижен, а мне его невыносимо жалко, я же его так люблю!
Тоумас молчит, и я тороплюсь добавить:
— Я его люблю не так, как тебя, но все же по-своему люблю. Он всегда ко мне относился хорошо. А я ему отплатила.
— Ты все еще можешь к нему вернуться. Если он к тебе настолько хорошо относится, а ты его любишь, несмотря ни на что.
— Тоумас, милый, прошу, не надо! Как я вернусь? Я же влюблена в тебя!
— Ты влюблена в меня, а тон у тебя такой, будто ты обо всем жалеешь, — говорит он раздраженно; я слышу звук спускаемой воды в унитазе: он приглушенный, словно доносится из-за стенки.
— У тебя кто-то в гостях?
— Ну кто у меня может быть?! Я только проснулся, половину ночи был на ногах. Я проснулся, когда ты позвонила.
— Прости, не хотела тебя будить, ложись опять.
Он отключается, я прекращаю плакать и смотрю на дорогу впереди. Сырое судорожное горе в груди уступило место чему-то твердому и холодному, страх — как рука, сжимающая горло. Он говорил таким отчужденным, незаинтересованным тоном, и почему он полночи провел на ногах? Кто спускал воду в унитазе?
Паркую машину на Скоугархлид, какое-то время сижу в ней и стараюсь дышать ровно. Дыхание у меня неглубокое, судорожное, я мертвой хваткой вцепилась в руль и делаю большие вдохи, а страх, горе и ярость водят в голове дьявольский хоровод: он меня разлюбил, отвернулся, покидает меня сейчас, в самую трудную минуту.
Я открываю дверь машины, и меня рвет прямо на стоянке, частички блевотины попадают в машину, желчь кофейного цвета на светлой кожаной обивке выглядит почти красиво. Все рушится, расползается, моя жизнь изрыгается назад, как неудавшийся соус. Я всхлипываю, плюю, достаю из бардачка бумажную салфетку, утираю лицо, вытираю грязь в машине, а затем беру свой потрепанный рассудок и несу в координационный центр — принимать решения о благосостоянии и безопасности в национальном масштабе.
Усталость от войны — по-моему, это так называется
— И что вы предлагаете?! — кричит начальник полиции. — Объявить о введении чрезвычайного положения почти на всей территории Южной Исландии?! Вы с ума сошли?! Всю страну хотите напугать до смерти?!
В тот момент, когда я вхожу в зал заседаний, Юлиус проецирует на экран карту: полуостров Рейкьянес испещрен зелеными звездочками от острова Эльдей до самых Полей Тинга на востоке.
— Две тысячи подземных толчков сегодня за ночь, — поясняет он, — из них пятнадцать — более четырех баллов. Я думаю, мы все согласимся, что это нестандартное поведение. Необходимо предупредить жителей.
Стефаун, представитель Министерства юстиции, кивает:
— В горных районах столицы начали разрушаться дома, и дорожно-ремонтная служба сообщает о больших трещинах в несущих конструкциях Западного шоссе над рекой Эдлидааур; такое ощущение, что город раскалывается пополам.
— А о чем вы хотите предупреждать? — спрашивает Сигрид Марья, грызя розовый ноготок на большом пальце, соскабливая зубами лак. — Я хочу сказать, тут же совсем рядом вовсю идет извержение. Может, нет ничего странного в том, что землю немножко потряхивает.
Милан смотрит на меня, нахмурив брови:
— Анна, с вами все в порядке?
— Да, все отлично, — отвечаю я, пытаясь преодолеть головную боль и тошноту, вытрясти из головы туман.
— Как вы оцениваете ситуацию, исходя из этих новых подземных толчков? Указывают ли они на то, что Крисувикское извержение меняется?
— Это необычно, — говорю я. — Чаще всего, когда извержение уже идет, толчки прекращаются. Когда началось извержение в Крисувике, их количество снизилось, а теперь их опять становится больше. Это может быть признак нового вторжения магмы, того, что магма перемещается. Проблема только в том, что мы не знаем, где именно. Подземные толчки гуляют по всему полуострову, а не привязаны к определенной территории или вулканической системе. Это очень необычно, и трудно сказать, что означает.
— Поэтому я и предлагаю вести режим ЧС на всем полуострове, — настаивает Юлиус. — Из-за опасности как извержений, так и сильных землетрясений.
— Но у нас и так режим повышенной готовности, — произносит Стефаун. — В радиусе десяти километров вокруг Крисувика. Нельзя понапрасну пугать людей. Здесь же проживают две трети населения.
— Если мы введем ЧС, может начаться паника, — добавляет начальник полиции и съедает печенье. — Начнутся пробки на дорогах, грабежи, мародерство. И однозначной причины вводить его попросту нет, по крайней мере сейчас. А если мы введем его без причины, нас засмеют.
Я с удивлением смотрю на него:
— Грабежи и мародерство? Вы серьезно? Где вы такое видели, кроме американских фильмов-катастроф? Мне всегда казалось, что жители спокойно и с пониманием относятся к предписаниям службы гражданской обороны.
— Но мы никогда не вводили режим ЧС в связи с извержениями в таком густонаселенном регионе, — отвечает начальник полиции.
— Самая большая опасность здесь исходит не только от извержения, — говорит Юлиус, — а также и от сейсмоактивности. Не исключается крупное землетрясение, более шести баллов, могут открыться пропасти, рухнуть постройки.
— В данный момент на юго-восточной оконечности находится двадцать три тысячи туристов, — заявляет Сигрид Марья. — Они как мухи слетаются на Крисувикское извержение. А режим ЧС их отпугнет, они побоятся, что не смогут выехать. И это станет невосполнимым уроном для репутации нашей страны, перечеркнет всю работу по восстановлению, проделанную за лето.
Милан по-прежнему смотрит на меня:
— Анна, мне придется положиться на вашу оценку ситуации. На ваше профессиональное суждение.
Я пытаюсь продраться сквозь туман у себя в голове, пялюсь на экран на стене, даже не смотрю на таблицы и карты на столе перед собой, периодически пробегаю глазами по данным GPS, возрасту лавовых полей, расположению трещин. Смотрю на Юлиуса:
— Вы не покажете запись частот, для верности?
Он с серьезным видом кивает, тянется к клавиатуре, заходит в систему наблюдения службы по надзору за геологическими опасностями при Метеоцентре. На экране появляются красочные подвижные картинки, испещренные густой сетью сейсмографических данных в режиме реального времени. Вроде бы все естественно: цвета — зеленый и желтый, возле самого извержения — оранжевый. Вулканическое дрожание ограничивается Крисувиком: оно демонстрируется в виде красной пульсации.
— Вот что беспокоит нас больше всего, — говорит Юлиус, показывая на линии, обозначающие самые недавние подземные толчки на полуострове. — Они пока не набрали силу, лишь немногие превышают четыре балла, но их стало много. А еще они стали ближе к поверхности, и это может указывать на то, что магма поднимается.
— А это ваше беспокойство достаточно серьезно, чтобы ставить все общество на уши? — спрашивает Стефаун. — В двадцати километрах отсюда вовсю идет извержение, из-за него мы ввели режим повышенной готовности. Позиция нашего министерства такова, что без веской причины вносить беспорядок в общественную жизнь и экономику — просто безответственно!
Мы сидим за овальным столом — шестеро человек со щербатыми чашками с жидким кофе и такой странной, ответственной ролью: решить, что лучше для населения. Двое полицейских, двое представителей власти и бизнеса, двое геологов; сидим с включенными ноутбуками, рассматриваем карты, графики и таблицы, по мере своих ограниченных сил пытаемся принести пользу, каждый со своей позиции. Позже днем я бесчисленное количество раз стану прокручивать ход событий у себя в голове, прикидывая, что могла бы сделать по-другому, к каким еще результатам своих вычислений должна была обратиться. Спрашиваю саму себя, почему не прислушалась к своему смутному ощущению, а решила рисковать. Почему не соотнесла интуицию и компьютерную модель. И на все эти маниакальные вопросы ответ одинаков: я не могу откреститься от ответственности за то, что нас ждет.
