Сквозь жалюзи в кабинет заглядывает темень. Смена закончилась десять минут назад, но в коридоре, даже к гадалке не ходи, остались пациенты. Света, моя медсестра, до ужаса не любила дни, на которые выпадала третья смена. Тогда я работала до последнего пациента и часто уходила практически перед закрытием поликлиники. Она добровольно оставалась со мной, но приём приходилось вести под аккомпанемент её ворчания. Персонал считал Свету вздорной скандалисткой. Педиатры с ней не срабатывались и чуть ли не бились в нервных конвульсиях, жалуясь на неё коллегам. На самом деле, Света добрая, только по ней это совсем не видно.

Вот и сейчас она выглянула за дверь, перекинулась парой слов с кем-то, и, вернулась на своё место, не забыв перед этим красноречиво взглянуть на наручные часы, и принялась ворчать:

– Человек шесть и все без талонов. Домой пора. Мне ещё подарки покупать.

– Светлана Ивановна, дети же, – мягко укорила её. – Со взрослыми я бы не церемонилась.

Она сложила пухлые руки на груди, всем видом показывая, что нисколько мне не верит:

– Конечно-конечно, Марина Николаевна. Вот только и вас дома не хомячок ждёт.

– Да, не хомячок, а Лисёнок, – согласилась я, пальпируя животик пятилетней малышке.

– Настоящий? – недоверчиво округлила глаза девочка, а её мать поспешила шикнуть на неё.

– Самый настоящий. Рыжий и хитрый, – я широко улыбнулась и заговорщически понизила голос.

Мой Лисёнок был точной копией отца. От меня ему досталась только рыжина и россыпь веснушек на любопытном носу. Зеленоглазый, не по-детски рассудительный четырёхлетний мужичок, который вчера попросил помочь с письмом для Деда Мороза и обстоятельно надиктовывал параметры робота на пульте,  желаемого  в подарок. Вспомнив, что Света сегодня тоже собиралась ехать за подарками, я повернула голову к ней:

– Светлана Ивановна, да вы идите уже. Сама справлюсь.

На лице медсестры отразилась внутренняя борьба. Потом, будто боясь передумать, она подскочила со стула, наскоро напялила бесформенный пуховик, и уже в дверях притормозила:

– Точно справитесь?

Получив в знак согласия кивок, она вышла. Пусть идёт. Что случится, если я задержусь минут на двадцать-тридцать? Разве что Максим вздохнёт, что я опять застряла в поликлинике вместо того, чтобы уделить время семье. Хотя не ему судить. Он детский хирург в областной больнице, и у него тоже работа на первом месте.

Сегодня утром, перед тем, как выбежать из дома клятвенно пообещала ему, что вернусь пораньше. Завтра тридцать первое декабря, а мы не купили подарки родным и близким. Представила, какие жуткие очереди сейчас в магазинах, а ведь ещё нужно затариться продуктами к новогоднему столу.

Но… дети измучились, мамочки нервничали, что не успеют попасть ко мне. Как можно выйти и разогнать их?

Мать последней маленькой пациентки, как назло, оказалась на редкость дотошной, переспрашивала раз десять по каждому пункту данных мной рекомендаций. Даже после того, как я распрощалась с ней и надела пальто, она не ушла, а следовала за мной до выхода из поликлиники, продолжая доканывать вопросами. Уверена, если бы ребенок не мешал ей угнаться за мной, она непременно проводила бы меня до остановки и пытала до прихода маршрутки, а может, и прокатилась до моего дома.

Всё крыльцо поликлиники засыпано пушистым снегом. Подошва сапог проехала по припорошенному кафелю ступеней. Пришлось схватиться за поручень, чтобы не упасть. Да, скользко, да, холодно, но я всё равно любила зиму. Она словно создана для чудес. Зимой всё становится чище, светлее. Предновогодние волнение и суета, свежесть морозного воздуха, пропитанного волшебством, и запах мандаринов, возвращали детскую веру в то, что чудеса случаются.

По пути забежала в ювелирку, чтобы купить Максу подарок – золотые запонки с чёрным агатом, невообразимо дорогие по меркам обычного врача, работающего в муниципальной поликлинике. Я копила на них с прошлой зимы. Представляя, как стильно они будут смотреться на манжетах его белоснежной рубашки, о других, более доступных по цене вариантах, даже думать не могла. Мои страхи, что кто-нибудь заберёт понравившиеся мне запонки до меня, не оправдались, и скоро в моём кармане лежала тёмная бархатная коробочка.

Уже сидя в маршрутке, я ощутила слабую вибрацию из сумочки. Достала смартфон и охнула – десять пропущенных от Максима. Из-за последней настырной пациентки напрочь забыла включить звук на телефоне. В динамике раздался напряжённый голос мужа:

– Марин, договаривались же, что ты сразу домой. Я уже Лёшку к бабушке успел отвезти, чтоб не таскать по магазинам. Как дурак, почти час жду на парковке. Знал бы, что ты забудешь об обещании, ждал бы дома, в тепле у телевизора.

Чтобы не испытывать лишний раз терпение Максима на прочность, от остановки до нашей новенькой кирпичной многоэтажки практически летела. Вот и парковка. В конце ряда машин, покрытых шапками снега, в свете фонаря темнела фигура Максима. Я махнула ему рукой, а он демонстративно постучал двумя пальцами по запястью и крикнул:

– Мариш, поторопись. В пробку встанем.

Чувствуя свою вину перед ним, я ускорилась, совершенно забыв про осторожность. Нога заскользила по наледи. Проехав немного, я упала на спину и больно ударилась затылком. Возможно, о бордюр. Что-то противно треснуло, будто сухую ветку сломали. А по шее неприятно растеклось что-то тёплое. Надо вытереть.

– Мариша! – в окрике мужа слышалось преувеличенное беспокойство. Зачем паниковать? Сейчас поднимусь, отряхнусь и поедем по магазинам. Главное, чтоб запонки при падении из кармана не выпали и не затерялись в сугробе.

– Мариша, Мариша, очнись, – голос мужа пробивался словно через толстый слой ваты.

Веки внезапно отяжелели. Мне с трудом удалось приоткрыть их. Сквозь белёсую пелену вырисовывались неясные очертания предметов. Я не на улице. Но и не дома.

– Макс! – пыталась позвать, но губы не слушались. Рядом что-то гудело, протяжно, пугающе. Этим механическим звуком наполнялось всё пространство. Устав бороться с собственными веками, снова сомкнула их и провалилась в бессознательную темноту.

Вспышка. И тут глаза мои распахнулись. Я поняла, что лежу на снегу на парковке. Надо мной склонился Максим, протягивая руку:

– Давай, давай же.

Но моё тело, скованное странным оцепенением, не слушалось. Снег словно удерживал меня, засасывал трясиной, а я пыталась изо всех сил вырваться из белого пушистого плена и коснуться пальцами ладони Макса.

– Помоги мне, – с обидой прошелестели губы.

– Не могу, – он покачал головой. – Ты должна сама.

Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Мышцы натянулись так, что казалось, вот-вот порвутся, как струны. В голове отчаянно пульсировала единственная мысль, что если не выполню его просьбу, то больше не увижу любимого никогда.

– Сожми руку, – почти приказал он, и я, сделав последний рывок, коснулась кончиками пальцев его ладони. Лёгкое, почти невесомое пожатие. Он кивнул, одобряюще улыбнулся и произнёс не своим голосом:

– Умница-девочка. Теперь попробуй открыть глаза. Давай возвращайся.

Сквозь узкие щёлочки между ресницами я взглянула на склонившегося надо мной Максима. Его лицо, такое родное и дорогое, постепенно теряло чёткость, расплывалось и вытягивалось до тех пор, пока не превратилось в совершенно мне не знакомое. Из-под густых серебристых бровей на меня смотрели цепкие серые глаза пожилого мужчины. Зелёная медицинская шапочка почти полностью скрывала седые волосы.

Через пару минут получилось сфокусировать зрение. Комната, в которой я оказалась, напоминала палату реанимации. Стены, облицованные белым кафелем, на соседней койке старик, подключённый к аппарату искусственной вентиляции лёгких, гул и противный писк медицинского оборудования, подтверждали, что я права в своей догадке. Ещё бы понять, почему я здесь.