Жанр сказки, начиная с Лафонтена, получил широкую популярность во французской литературе. То был шутливый, несколько фривольный сюжетный рассказ о нравах светского общества. Фантастика, сказочный элемент носили условный характер. Читателя привлекали занимательность, остроумие, легкость повествования. Дмитриев знал сказки Лафонтена, Флориана и Вольтера. Позже он переведет «Причудницу» Вольтера, правда решительно ее русифицировав.

Первые сказки Дмитриева — «Картина» и «Модная жена», опубликованные в «Московском журнале», — оригинальны. Дмитриев искал своего пути и сумел сказать в поэзии новое слово. Современники это поняли и оценили. Вяземский писал: «В сказках найдем его одного: ни за ним, ни до него, никто у нас не является на этой дороге, проложенной новейшими писателями». «Нигде не оказал он более ума, замысловатости, вкуса, остроумия, более стихотворческого искусства, как в своих сказках». ^[1]

В первых сказках нет ничего фантастического, сказочного. Название своих стихотворных новелл сказками — простая уловка автора, сделанная для смягчения тона сатир. В намерения Дмитриева входило создание сатирических картин из жизни Петербурга. Несомненно, в этом сказалось влияние книги Мерсье «Картины Парижа». Первую же сказку поэт и назовет «Картина». Название это двупланово — в сказке идет речь о картине, нарисованной художником по заказу, и в то же время рассказ о мытарствах художника есть поэтическая картина жизни Петербурга. Ее герои — петербургский художник-портретист, ученик Гаврилы Игнатьевича Козлова, обитатель чердака, и князь Ветров. Сюжет рассказа — исполнение художником прихоти заказчика. Влюбленный в свою пятнадцатилетнюю невесту, князь заказывает к свадьбе картину, на которой Гимен с Амуром должны были подводить его к «прекрасной девушке», окруженной «Забавами, Играми, Смехами». Болезнь художника помешала ему сдать картину до свадьбы. А за несколько месяцев, прошедших после свадьбы, Ветров уже охладел к своей жене. Он встретил художника, принесшего картину, неприветливо, велел переделать ее, ибо ему кажется, что «прелестная девушка» «для женатого уж слишком любострастна». Расставшись с «сумасбродным», художник принялся за переделку, «соображаяся с последним князя вкусом».

Дмитриев не был просветителем, и ему чужд радикализм сатиры «Картин Парижа» Мерсье. Но его «Картина» интересна стремлением поэта запечатлеть нравы русской столицы, сатирическим описанием сумасброда-князя, сочувствием к художнику, принужденному исполнять прихоти богатых заказчиков. Через год написанная вторая сказка, «Модная жена», с еще большим успехом раскрывает идею создания «картин Петербурга». Сатирический замысел поэта обнажен, хотя и смягчен шутливым тоном и ссылкой на сказочность описываемых событий.

Сюжет сказки «Модная жена» откровенно восходит к новиковским сатирическим рассказам «Живописца» о развратных дворянах: молодая жена обманывает своего старого мужа Пролаза и ловко устраивает в своем доме свидание с любовником. Главная удача сказки в создании характеров мужа и жены. Старик Пролаз не условная фигура обманутого мужа, — его характер объяснен социально и психологически:

Пролаз в течение полвека

Всё полз да полз, да бил челом,

И наконец таким невинным ремеслом

Дополз до степени известна человека,

То есть стал с именем, — я говорю ведь так.

Как говорится в свете:

То есть стал ездить он шестеркою в карете.

Шестеркою ездили только особы первых четырех классов. Так что Пролаз достиг генеральского чина, и был он тайный советник или действительный статский советник. Дмитриев обличает высший свет, показывая, что пробираются туда люди ничтожные, умеющие угодливо прислуживать своим начальникам — вельможам и князьям. Добившись чинов и богатства, Пролаз женился на «пригожей», умной, ловкой молодой девице, которая вертит им как хочет. Разврат, показывает Дмитриев, порожден бытом этой среды. Старый, кривой Пролаз знал, что «надо ценою дорогой платить жене за ласки». Боясь потерять молодую жену, он богатыми подарками поддерживает ее расположение. Речь жены, просящей у мужа новые подарки, — психологически точна и убедительна. Попросив сначала тюрбан и экран для камина, она, жеманясь, подходит к главной цели своего желания — получить английскую шаль, такую же, какую князь недавно купил своей княгине:

«...Да если б там еще... нет, слишком дорога!

А ужасть как мила!» — «Да что, мой свет, такое?»

— «Нет, папенька, так, так, пустое...

По чести, мне твоих расходов жаль».

— «Да что, скажи, откройся смело;

Расходы знать мое, а не твое уж дело».

— «.Меня... стыжусь... пленила шаль...»

. . . . . . . .

С последним словом прыг на шею,

И чок два раза в лоб, примолвя: «Как ты мил!»

— «Изволь, изволь, я рад со всей моей душою

Услуживать тебе, мой свет!»

Диалог этот, исполненный естественности, живости, психологической точности, был новым явлением в поэзии. Здесь проявился талант будущего баснописца, умеющего создавать маленькие драматические сценки, в которых проявляют себя характеры действующих лиц. Сцена объяснения с мужем соотнесена с беседой жены со своим любовником. Он появляется сразу после отъезда Пролаза. Обменявшись первыми любезностями, Миловзор, чувствующий себя хозяином в чужом доме, сразу приступает к делу:

«...Да покажите мне диванну:

Ведь я еще ее в отделке не видал;

Уж, верно, это храм! храм вкуса!» — «Отгадали».

— «Конечно, и... любви?» — «Увы! еще не знаю.

Угодно поглядеть?» — «От всей души желаю».

Многолетнее совершенствование стиха в «мелочах» — эпиграммах, надписях, мадригалах — дало свои положительные результаты. Поэт свободно строит фразу в сказке, стих энергичен, пластичен, выражает действия героев и интонацию их речей. Эта свобода стиха позволила Дмитриеву передать и свое отношение к происходящему. Помимо трех героев сказки — мужа, жены и любовника, — в ней действует и четвертый — сам поэт. Сказка начинается с автобиографического признания:

Ах, сколько я в мой век бумаги исписал!

Той песню, той сонет, той лестный мадригал;

А вы, о нежные мужья под сединою!

Ни строчкой не были порадованы мною.

Дмитриев не боится «поболтать» с читателем, пошутить над ним и над собой, вспомнить юность, вздохнуть о прошлых радостях:

Простите в том меня: я молод, ветрен был.

Так диво ли, что вас забыл?

А ныне вяну сам: на лбу моем морщины

Велят уже и мне

Подобной вашей ждать судьбины

И о цитерской стороне

Лишь в сказках вспоминать...

Освоение опыта державинской поэзии приносило плоды. В стихах Дмитриева появился автобиографизм. В рассказах о себе поэт искренен, личное отношение к изображаемому определяет стиль и лексику сказки. Но различие личностей поэтов определяло и несходство их поэзии. Дмитриеву чужда державинская высокая гражданственность, его страстность в выражении своих убеждений, мужество в отстаивании правды, смелость в обличении зла и в рассказах о себе. Голос Дмитриева тих, ироничен, шутлив. Он презирает ничтожных людей, заставляет читателя смеяться над теми, кто человека ценит не за личность, а за право ездить шестеркой.