Пел, не думая о славе,

Не искав ничьих похвал:

Лишь друзей моих к забаве

Лиру я с стены снимал.

Всё в глазах моих играло,

Я в волшебной был стране:

Солнце ярче луч бросало

И казалось Фебом мне.

В роще ль голос разольется

Сладкопевца соловья,

Сердце вмиг во мне забьется —

Филомелу вспомню я.

С нею вместе унываю

И доволен, что грущу!..

Но почто я вспоминаю

То, чего уж не сыщу?

Утро дней моих затмилось

И опять не расцветет;

Сердце с счастием простилось

И мечтой весенних лет.

Резвый нежных муз питомец,

Друг и смехов и утех,

Ныне им как незнакомец

И собой пугает всех.

Осужден к несносной скуке

Грусть в самом себе таить —

Ах! и с другом быть в разлуке,

И от дружбы слезы лить!..

О любимый сын природы,

Нежный, милый наш певец!

Скоро ль отческие воды

Нас увидят наконец?

Скоро ль мы на Волгу кинем

Радостный, сыновний взор,

Всех родных своих обнимем

И составим братский хор?

С нами то же, что со цветом:

Был — и нет его чрез день.

Ах, уклонимся ж хоть летом ^[1]

Древ домашних мы под тень.

Скажем им: «Древа! примите

Вы усталых пришлецов

И с приязнью обнимите

В них друзей и земляков!

Было время, что играли

Здесь под тенью мы густой —

Вы цветете... мы увяли!

Дайте старости покой».

   1793

20. К А. Г. С<ЕВЕРИНО>Й{*}

Какое зрелище для нежныя души!

О Грёз! дай кисть свою иль сам ты напиши!

В румяный майский день, при солнечном восходе,

Тогда, как всё цветет и нежится в природе,

Всё нектар пьет любви, весной своей гордясь, —

(Отмена скромная, на люльку опустясь,

Ни молвить, ни дышать не смея,

Любуется плодом бесценным Гименея,

Любуется его улыбкою сквозь сон

И чуть не говорит: «Как мил... и точно он!..»

Итак, Климена, ты теперь уже спокойна:

Ты счастлива, ты мать и ею быть достойна!

Уже любимых ты певцов,

Делиля, Колардо с Торкватом, забываешь

И в скромную свою диванну мудрецов,

Бюффона, и Руссо, и Локка, призываешь;

И даже в этот час, как Терпсихора всех

Зовет чрез Фауля ^[1] в свой храм забав, утех,

Как пудры облака покрыли туалеты,

Как всё в движении: флер, шляпки и корсеты,

Картоны, ящики, мужья и сундуки, —

Сколь мысли у тебя от шума далеки!

Сидишь, облокотясь, над книгою смиренно,

Сидишь, и всё твое понятие вперенно

В систему, в правила британского творца,

Который только сух для одного глупца.

Вся мысль и всё твое желание, чтоб сына

Соделать звания достойным гражданина.

О, подвиг сладостный, священный искони!

Климена! увенчай ты им прекрасны дни.

Кто более тебя во способах обилен?

Не матери ль одной достоин сей предмет?

Глас матери всегда красноречив и силен.

Так, умница! храни, лелей ты нежный цвет

Под собственной рукою

И удобряй его учения росою.

Пекись, чтоб излиял он райский аромат,

Когда желанный день созрения настанет;

Да усладит твое и сердце он и взгляд

И в осень дней твоих весну твою вспомянет!

А ты, дитя, залог дражайший двух сердец!

Живи и усугубь их счастье наконец:

Будь честен, будь умен, чувствителен, незлобен,

Приятен, мил, — во всем будь маменьке подобен!

   1791

21. К <А. Г. СЕВЕРИНОЙ> {*}

НА ВЫЗОВ ЕЕ НАПИСАТЬ СТИХИ

Ах, когда бы в древни веки

Я с тобой, Филлида, жил!

Например, мы были б греки;

Как бы я тебя хвалил!

Под румяным, ясным небом

В благовонии цветов,

Оживленных кротким Фебом,

Между миртовых кустов —