Отведав, от живительной струи
Ты отвратить возмнил уста твои?
Встань! и — хотя сей берег нелюдим —
Взгляни в глаза мне, — знай: ты мной храним.
Ты на меня глядишь, вопрос тая;
Моих увидев и познав, кто я,
Дивиться боле будешь. Ждет нас челн;
Он к пристани придет и в споре волн».
И, юношу воздвигнув, воскресил
Он в немощном родник замерший сил
Целительным касаньем: будто сон
Его свежил, и легкий вспрянул он
От забытья. Так на ветвях заря
Пернатых будит, вестницей горя
Весенних дней, когда эфир раскрыл
Лазурный путь паренью вольных крыл.
Той радостью дух юноши взыграл;
Он ждал, дивясь, — и на вождя взирал.
270. К. БАЛЬМОНТУ{*}
Как умолчу? Тебе мой вздох, Бальмонт!..
Мне вспомнился тот бард, что Геллеспонт
Переплывал: он ведал безучастье.
Ему презренно было самовластье,
Как Антигоне был презрен Креонт.
Страны чужой волшебный горизонт
Его томил... Изгнанника злосчастье —
Твой рок!.. И твой — пловца отважный хмель!
О, кто из нас в лирические бури
Бросался, наг, как нежный Лионель?
Любовника луны, дитя лазури,
Тебя любовь свела в кромешный ад —
А ты нам пел «Зеленый Вертоград».
271. ЕЕ ДОЧЕРИ{*}
Ты родилась в Гесперии счастливой,
Когда вечерний голубел залив
В старинном серебре святых олив,
Излюбленных богиней молчаливой.
Озарена Венерою стыдливой,
Плыла ладья, где парки, умолив
Отца Времен, пропели свой призыв, —
И срок настал Люцины торопливой.
Так оный день благословляла мать,
Уча меня судьбы твоей приметам
С надеждою задумчивой внимать.
Был верен Рок божественным обетам;
И ты в снегах познала благодать —
Ослепнуть и прозреть нагорным светом.
272—273. CAMPUS ARATRA VOCAT. FATALIA FERT IUGA VIRTUS[1]{*}
И. M. Гревсу
1
Пройдет пора, когда понурый долг
Нам кажется скупым тюремным стражем
Крылатых сил; и мы на плуг наляжем
Всей грудию — пока закатный шелк
Не багрянит заря и не умолк
Веселый день... Тогда волов отвяжем, —
Тогда «пусти» владыке поля скажем, —
«Да звездный твой блюдет над нивой полк».
Усталого покоит мир отрадный,
Кто, верный раб, свой день исполнил страдный,
Чей каждый шаг запечатлен браздой.
Оратая святые помнят всходы;
Восставшему с восточною звездой
На западе горит звезда свободы.
2{*}
Услада сирым — горечь правды древней:
Богов любимцы будут нам предтечи
В пути последнем. Им звучат напевней,
Как зов родной, Души Единой речи.
Весь в розах челн детей. Но что плачевней,
Чем стариков напутственные свечи?
Мы, мертвые, живем... И задушевней —
Оставшихся, близ урн былого, встречи.
Сойдемся ль вновь под сенью смуглолистной,
Где строгим нас учила Муза гимнам,
Когда ты был мне брат-привратник Рима?
Туда манит мечта, путеводима
Тоской седин по давнем и взаимном,
Где Память зыблет сад наш кипарисный.
274. ULTIMUM VALE[1]{*}
Инн. Ф. Анненскому
«Зачем у кельи ты подслушал,
Как сирый молится поэт,
И святотатственно запрет
Стыдливой пу́стыни нарушил?
Не ты ль меж нас молился вслух,
И лик живописал, и славил
Святыню имени? Иль правил
Тобой, послушным, некий дух?..»
«Молчи! Я есмь; и есть — иной.
Он пел; узнал я гимн заветный,
Сам — безглагольный, безответный -
Таясь во храмине земной.
Тот миру дан; я — сокровен...
Ты ж, обнажитель беспощадный,
