Сии горящие, немолчные рыданья
Веков, дробящихся у вечности Твоей!
3 ЧЕЛОВЕК И МОРЕ{*}
Как зеркало своей заповедно́й тоски,
Свободный Человек, любить ты будешь Море,
Своей безбрежностью хмелеть в родном просторе,
Чьи бездны, как твой дух безудержный, — горьки;
Свой темный лик ловить под отсветом зыбей
Пустым объятием и сердца ропот гневный
С весельем узнавать в их злобе многозевной,
В неукротимости немолкнущих скорбей.
Вы оба замкнуты, и скрытны, и темны.
Кто тайное твое, о Человек, поведал?
Кто клады влажных недр исчислил и разведал,
О Море?.. Жадные ревнивцы глубины!
Что ж долгие века без устали, скупцы,
Вы в распре яростной так оба беспощадны,
Так алчно пагубны, так люто кровожадны,
О братья-вороги, о вечные борцы!
4 ЦЫГАНЫ{*}
Вчера клан ведунов, с горящими зрачками,
Стан тронул кочевой, взяв на спину детей
Иль простерев сосцы отвиснувших грудей
Их властной жадности. Мужья со стариками
Идут, увешаны блестящими клинками,
Вокруг обоза жен, в раздолии степей,
Купая в небе грусть провидящих очей,
Разочарованно бродящих с облаками.
Завидя табор их, из глубины щелей
Цикада знойная скрежещет веселей;
Кибела множит им избыток сочный злака,
Изводит ключ из скал, в песках растит оаз —
Перед скитальцами, чей невозбранно глаз
Читает таинства родной годины Мрака.
5 ПРЕДСУЩЕСТВОВАНИЕ{*}
Моей обителью был царственный затвор.
Как грот базальтовый, толпился лес великий
Столпов, по чьим стволам живые сеял блики
Сверкающих морей победный кругозор.
В катящихся валах, всех слав вечерних лики
Ко мне влачил прибой, и пел, как мощный хор;
Сливались радуги, слепившие мой взор,
С великолепием таинственной музыки.
Там годы долгие я в негах изнывал —
Лазури, солнц и волн на повседневном пире.
И сонм невольников нагих, омытых в мирре,
Вай легким веяньем чело мне овевал, —
И разгадать не мог той тайны, коей жало
Сжигало мысль мою и плоть уничтожало.
6 КРАСОТА{*}
Я — камень и мечта; и я прекрасна, люди!
Немой, как вещество, и вечной, как оно,
Ко мне горит Поэт любовью. Но дано
Вам всем удариться в свой час об эти груди.
Как лебедь, белая, — и с сердцем изо льда, —
Я — Сфинкс непонятый, царящий в тверди синей.
Претит движенье мне перестроеньем линий.
Гляди: я не смеюсь, не плачу — никогда.
Что величавая напечатлела древность
На памятниках слав — мой лик соединил.
И будет изучать меня Поэтов ревность.
Мой талисман двойной рабов моих пленил:
Отображенный мир четой зеркал глубоких —
Бессмертной светлостью очей моих широких.
265—269. ИЗ БАЙРОНА{*}
1
There's not a joy the world can give...[1]
Когда восторг былой остыл и отпылал пожар?
И прежде чем с ланит сбежал румянец юных лет,
Благоуханных первых чувств поник стыдливый цвет.
И сколько носятся в волнах с обрывками снастей!
А ветер мчит на риф вины иль в океан страстей...
И коль в крушеньи счастья им остался цел магнит, —
Ах, знать к чему, где скрылся брег, что их мечты манит?
Смертельный холод их объял, мертвей, чем Смерть сама;
К чужой тоске душа глуха, к своей тоске нема.
Где слез ключи? Сковал мороз волну живых ключей!
Блеснет ли взор — то светлый лед лучится из очей.
Сверкает ли речистый ум улыбчивой рекой
В полнощный час, когда душа вотще зовет покой, —
То дикой силой свежий плющ зубцы руин обвил:
Так зелен плющ! — так остов стен под ним и сер, и хил!
Когда б я чувствовал, как встарь, когда б я был — что был,
И плакать мог над тем, что рок — умчал и я — забыл:
Как сладостна в степи сухой и ржавая струя,
Так слез родник меня б живил в пустыне бытия.
