Их смежных царств, и пала ночь темней
На взморие, где новозданных дней
Всплывал ковчег таинственный. Истлела
От тонких молний духа риза тела,
Отдав огонь Источнику огней.
Исторг ли Рок, орлицей зоркой рея,
У дерзкого святыню Прометея?
Иль персть опламенил язык небес?
Кто скажет: побежден иль победитель,
По ком — немея кладбищем чудес —
Шептаньем лавров плачет муз обитель?
2{*}
Он был из тех певцов (таков же был Новалис),
Что видят в снах себя наследниками лир,
Которым на заре веков повиновались
Дух, камень, древо, зверь, вода, огонь, эфир.
Но, между тем как все потомки признавались,
Что поздними гостьми вошли на брачный пир, —
Заклятья древние, казалось, узнавались
Им, им одним опять — и колебали мир.
Так! Все мы помнили — но волил он и деял.
Как зодчий тайн, Хирам, он таинство посеял
И Море Медное отлил среди двора.
«Не медли!» — звал он Рок; и зову Рок ответил.
«Явись!» — молил Сестру — и вот — пришла Сестра.
Таким свидетельством пророка Дух отметил.
480. НОВОДЕВИЧИЙ МОНАСТЫРЬ{*}
Юрию Верховскому
Мечты ли власть иль тайный строй сердечный,
Созвучье молчаливое певцов,
Иль нежный серп над белизной зубцов,
И встречный звон, и луч заката встречный,
И рдеющий убор многовенечный
Церквей и башен, или дух отцов
Двоих путеводили пришлецов
На кладбище обители приречной, —
Но вечер тот в душе запечатлен.
Плыл, паруса развив, ковчегом новым
Храм облачный над спящим Соловьевым;
А за скитом, в ограде внешних стен,
Как вознесенный жертвенник, молила
О мире в небе Скрябина могила.
481—482. ПАРИЖ{*}
Е. С. Кругликовой
Fluctuat nec mergitur[1] Надпись на гербе Парижа.
1
Обуреваемый Париж! Сколь ты священ,
Тот видит в облаке, чей дух благоговеет
Пред жертвенниками, на коих пламенеет
И плавится Адам в горниле перемен.
То, как иворий, бел, — то черен, как эбен, —
Над купиной твоей гигантский призрак реет.
Он числит, борется, святыни, чары деет...
Людовик, Юлиан, Картезий, Сен-Жермен —
О, сколько вечных лиц в одном лице блистает
Мгновенной молнией! — Моле, Паскаль, Бальзак...
И вдруг Химерою всклубится смольный мрак,
И демон мыслящий звездой затменной тает:
Крутится буйственней, чем вавилонский столп,
Безумный легион, как дым, безликих толп.
2{*}
Кто б ни был ты в миру — пугливый ли отшельник,
Ревнивец тайных дум, спесивый ли чудак,
Алхимик, некромант или иной маньяк,
Пророк осмеянный, непризнанный свирельник, —
Перед прыжком с моста в толпе ль снуешь, бездельник,
Бежишь ли, нелюдим, на царственный чердак, —
Мелькнет невдалеке и даст собрату знак
Такой же, как и ты, Лютеции насельник.
Всечеловеческий Париж! В тебе я сам
Таил свою любовь, таил свои созданья,
Но знал консьерж мой час стыдливого свиданья;
В мансарде взор стремил сосед мой к небесам;
Двойник мой в сумерках капеллы, мне заветной,
Молился пред моей Мадонной неприметной.
483. ЯЗЫК{*}
Родная речь певцу земля родная:
В ней предков неразменный клад лежит,
И нашептом дубравным ворожит
Внушенных небом песен мать земная.
Как было древле, — глубь заповедная
Зачатий ждет, и дух над ней кружит...
И сила недр, полна, в лозе бежит,
Словесных гроздий сладость наливная.
Прославленная, светится, звеня
С отгулом сфер, звучащих издалеча,
Стихия светом умного огня.
И вещий гимн, их свадебная встреча,
Как угль, в алмаз замкнувший солнце дня, —
Творенья духоносного предтеча.
484—495. ЗИМНИЕ СОНЕТЫ{*}
