Ну, или что-то в этом роде.
Я многократно вспоминал наше прощание. Да, это было сложно – состояние «в говно» не способствует улучшению памяти, но тот поцелуй стоит особняком. Это, как выиграть джек-пот, не покупая лотерейного билета.
Но в дело опять вмешался фатум. Несколько дней назад в карауле меня продуло, пока я бдел на посту, спя на бронежилете. Воспалился лимфоузел. Из бравого и бодрого курсанта я превратился в такого же, но с недекларированной возможностью обморока, что и продемонстрировал на одном из построений. Я, конечно, нахуй не хотел ни в какие санчасти, ибо три дня до отпуска. Дома и стены лечат, говорил я всем, хотя шишка под основанием нижней челюсти достигла размеров кулака. И вот, после крайнего экзамена, на котором, к слову я нихуя кроме темноты уже не видел, и слабо ориентировался в пространстве, но все же сдал на хорошо, Андрюха, он же совесть взвода, он же шило в жопе взвода, под руки потащил меня к врачу. Тот, капитан медицинской службы, умел ставить клизмы и лечил любые болезни двумя мазками зеленки, Дали недоделанный.
– Я не могу так сразу поставить диагноз, – хмыкал он, – тут нужны анализы, обследования…
– И нормальный врач, – закончил негромко Андрюха.
– Так что пиздуй в госпиталь, – представил свою версию окончания мысли глуховатый медик.
В этот раз радости нихуя не было, ибо отпуск – это отпуск, а хуй в жопе – это задорно только если жопа не твоя.
– Тебе, сынок, светит небольшой пиздец, – это уже отоларинголог в госпитале, – неужели не ощущается?
То ли я внушаемый, то ли звезды так легли, но по спине именно в этот момент действительно прошелся холодок пиздеца.
– Да-да, – говорю, – что-то ощущается такое. Дайте мне таблеток от пиздеца, я в отпуске буду их принимать.
– Какой тебе отпуск?! – даже воскликнул он, – ты, блядь, сдохнуть можешь по дороге. Интересная перспектива?
– Нет, если честно, – мотнул головой я.
– Гланды надо удалять срочно, – уже не глядя на меня, он что-то писал в карте, – и хуй заодно.
Вот за это мне и не нравится юмор медицинских работников – вроде и смешно, но только им. В медицинскую книжку записали мудренее, но научней – лимфаденит.
От досады и бессилия опустились руки. Автор сценария моей жизни показался мне в тот момент злым гением, а его творение было похлеще «Ежика в тумане». Я столько всего хотел рассказать Марине, а еще больше – показать.
– Извини, братан, – Андрюха пожал плечами, – я пойду. Надо сумку собирать.
Хуле сказать – друг.
Разместился со всеми удобствами в палате на шестнадцать человек. Сделал вид, что мне очень трудно говорить, чтоб не лезли с расспросами. После сдачи анализов залез на свою койку и уснул.
Так уж выходило, что отпуск мне придется проводить с Настей. Проблема только в том, что в кожвен ночью мне хода не было. Подумал, что новым местом встреч могла бы быть комнатушка ниже по лестнице, в которой я впервые сделал Насте предложение поставить клизму. Надо будет обсудить это, но завтра – даже если она дежурит сегодня, в таком виде с несуразной опухшей шеей показываться на глаза не хотелось.
Ночью пару раз заходила медсестра, проверить, далек ли я от пиздеца, а он от меня. Наутро натощак посадили в каталку и повезли в операционную. Мне представлялось, что меня положат а стол, дадут нюхнуть что-то, а потом я проснусь без гланд и побегу к Насте.
На деле же, я так и остался сидеть. Накрыли передником, чтоб кровищей не забрызгать больничный прикид, да еще на глаза натянули маску, в каких придворные дамы вертели еблом перед кавалерами на балах, а особо чувствительные люди до сих пор в них засыпают, или надевают некрасивым подругам перед соитием.
Беда в том, что ассистент был рукожопым, и надел ее соответствующе. Я все видел – и шприц с иглой в полметра для местной анестезии, и такие же полметровые щипцы, которыми доктор дистанционно держал мои миндалины в моем же горле, пока другой Бахметьев очумелыми ручками отпиливал мне их малюсенькой ножовкой-скальпелем на такой же длинной ручке. Потом первый, Эдик – руки-ножницы, выронил одну из миндалин, пока вытаскивал, и она упала мне в рот. Хорошо, мои руки были закреплены, как на электрическом стуле. Это разрядило ситуацию.
Потом была резиновая перчатка со льдом и улыбающаяся медсестра с рассказом, что мне повезло и обычно лед подают в гондонах. Потом непродолжительный сон.
В послеоперационной палате лежать было не в пример спокойнее, но и скучнее – никаких пьяных дембелей с философией найти и отпиздить зему, а то так по малой родине соскучился. Ни храпа, ни вони, да почти вообще ничего.
Второй плюс – никаких камбузов. Все приносят на подносе, правда жидкое, как аплодисменты Петросяну.
Палата была рассчитана на четверых, но кроме меня там обитал всего один пациент – Генка. Из отличительных особенностей Гены выделить можно было только косноязычие и тупость. В свободное от госпиталя время он строил яркую, но непродолжительную карьеру танкиста-срочника. Говорил он односложно и почти бессвязно, потому вести диалоги с ним было сколь неинтересно, столь и бессмысленно. У него было какое-то осложнение гайморита (а может быть, геморроя). Он приглашал меня посетить как-нибудь его село под Хабаровском, я с улыбкой отнекивался в стиле «нахуй-нахуй»
Но мой день сделал Андрей, как и подобает друзьям.
– Вот и ты, инвалид! – ворвался он в палату. Он всегда норовил делать резкие телодвижения, шевелиться стремительно и хаотично. – Хуй не отрезали по ошибке?
Надо сказать, что день сегодня выдался грустным – отличники первыми уезжали в отпуск. Завтра начнут отпускать хорошистов, а послезавтра троечников. По всему выходило, что меня в отпуск будут отпускать никогда.
Андрей, не дожидаясь ответа, извлек из пакета коробку конфет.
– Тебе, раненый! Будешь грызть и меня вспоминать.
И это было правдой. Каждый, кому посчастливилось удалять гланды, знает, что несколько дней потом слизистая там, где были миндалины, а теперь дыры, очень чувствительная. Открытая рана, считай. И в то же время, многие в курсе, какие охуенные конфеты – «Родные просторы». Да-да, это такие блядские конусы, обсыпанные вафельной крошкой. Был ли в его действиях умысел, сейчас сказать сложно, но конфеты я в итоге съел, жадное чудовище. Откусывал по кусочку и мусолил во рту. На каждую конфету уходило минут по десять, а коробки хватило бы до самой выписки.
Ближе к обеду я решился. Сюрприз – это не только две полоски.
Весь пролет перед входом в кожвен был заставлен барахлом. Именно так идентифицировал бы груду хлама любой непосвященный. Но я прикоснулся к тайне, и видел, что среди прочего был и шкаф сестры-хозяйки. Тот самый, перекрашенный и рассохшийся. А перед ним в коробке вместе со старой настольной лампой и остатками стула лежал Фекл Феоктистович.
Что-то случилось. Что-то определенно случилось.
Я присел на корточки и поздоровался с ним. Он не ответил. С моей стороны выглядело глупо, но я не мог этого не сделать. С его стороны было невоспитанным, но он, наверное, тоже не мог поступить иначе.
Вышла сестра-хозяйка, придержала дверь, и следом два больных вынесли стол.
– Вон туда! – показала она на единственное свободное место. Увидела меня, узнала. – Пэхэдэ наводим, генеральную уборку. Аскольдович новую мебель пробил, а от этого приказал избавиться.
– И от Фекла? – спросил я.
– В первую очередь, – грустно кивнула она.
Я был уверен, что Аскольдович давно хотел от него избавиться, да не мог найти подходящего повода. Историю наверняка знал, и испытывал ревность, что ли. Хотя что можно не поделить с гипсовым скелетом, для меня оставалось загадкой.
Сестра-хозяйка скрылась за дверью, хотя какая она хозяйка, если не смогла сберечь реликвию? Настроение чуть потускнело, но не до критичной отметки конечно же. Что-то случилось, кольнуло в сознании еще раз. Чуть громче.
Настя появилась через несколько минут. Она обернулась, говорила с кем-то, потому не сразу увидела меня.
