Я даже могу отчётливо представить эту картину: бедненькая, самая дешёвая шлюшка, не дороже полутора-двух тысяч рублей, которая в своей жизни не видела ничего лучше вонючих немытых членов дальнобойщиков с трассы Москва-Казань, которым она отсасывает в режиме нон-стоп за тарелку супа и бездарные шмотки, вдруг попадает в изысканный, обитый деревом особняк, и начинает чувствовать себя чуть ли не Джулией Робертс из фильма «Красотка». А обаятельный и красивый доктор Смирнов, к слову сказать, весьма известный детский психотерапевт, накачивает свою девочку ананасами и сахарно-коралловыми ломтиками арбуза, давая запить сладкой дешёвой шипучкой, от которой несчастная девочка млеет и раскрывает все свои потные складочки и плохо промытые щёлочки.

И когда девчонка уже начинает зажимать свои худенькие натруженные сексом ляжки, стараясь в силу своего скудного образования и воспитания культурно узнать, где же в этом шикарном дворце можно помочиться, Смирнов берёт её за руку, и ведёт вниз по лестнице, в свою тайную комнатку Синей Бороды. Девочка уже не может терпеть и семенит за ним следом, только и мечтая о том, чтобы пописать, а её хозяин специально тянет время и долго копается с ключами, делая её ожидание невыносимым. И своё тоже, приближая себя к недостижимому и желанному пику. И когда дверь наконец-то распахивается, их ослепляет сияние кафеля, как в операционной, и у бедной дурочки начинают закрадываться первые сомнения в её пустую головку.

– Где же здесь туалет? – лепечет она, боязливо, как ободранная голая курочка, озираясь по сторонам.

– Ложись сюда, детка, – ласково приглашает её мой приятель на стоящее на пьедестале изготовленное по специальному заказу высокое гинекологическое кресло, обтянутое белоснежным глянцевым кожзамом под змею.

– Но мне надо пописать, – оправдывается уже напуганная дурочка, и доктор Смирнов молча укладывает трепыхающуюся овечку на её непромокаемое ложе, успокаивая:

– Просто приляг. Всё будет хорошо, – и туго стягивает её тоненькие ножки-спички, все в грубых синяках от лапищ клиентов, широкими резиновыми жгутами.

Девчонка не может ни о чём думать, кроме того, чтобы не обмочиться перед этим красивым и богатым клиентом, но он мягкой тёплой ладошкой надавливает на её мочевой пузырь, и она, уже не сдерживая слёз облегчения, начинает извергать из себя литры мочи, пахнущей ананасом и сладкой шипучкой, а доктор Смирнов, ловко вскочив на специально сделанный для него помост, вставляет свой раздутый от долго сдерживаемого желания поршень в её разработанную тяжёлым трудом дырочку, пока сверху на него льётся упругая, исходящая тёплым паром струйка…

– Ещё, ещё капельку, – только и приговаривает мужчина, уже сам изнывая от невыносимого позыва вылить из себя всё накопившееся с последнего сеанса золотого дождя желание, и наполняет её кожаный мешочек влагалища, стараясь пробить струёй до самой матки остро пахнущей мочой, которую он копит с самого утра каждый раз, когда заказывает себе девочку.

Из её расхлябанного отверстия течёт жёлтая жидкость, орошая белую кожу питона на кресле, и под импровизированным троном наслаждения скапливается зловонная жёлтая лужица… Через несколько минут ошалелую и плохо соображающую девушку выталкивают на улицу, где её ожидает сутенёр, предварительно застеливший сиденье авто плёнкой, и она идёт в обоссанной влажной одежде, сжимая в мокром кулачке сумму, которую она никогда не получала в своей жизни до этого. И никогда больше не получит. А Анатолий возвращается в свою комнату влажных оргазмов, раздевается там догола, и лежит на мокром загаженном полу, всё ещё улавливая остатки юркого наслаждения в своём подрагивающем и сокращающемся анусе…

Проходит не так много времени, и вечный зуд доктора Смирнова утихает, давая ему время жить, писать научные статьи и проводить семинары для коллег и родителей до следующего раза, когда нестерпимый невыносимый позыв его плоти снова будет заливать его глаза оранжевой ярко пахнущей водой, не давая спокойно ни есть, ни спать, ни мечтать.

Любопытно, откуда мне всё это известно? Возможно, это всего лишь плод моего больного воображения? Или это я сейчас, отпивая прохладный глоток щекочущего нёбо и вкусовые сосочки шампанского, мечтаю о тайном белоснежном подвале в кафеле, чтобы забрызгать его стены содержимым своего мочевого пузыря? А может быть, я, как альтруист и настоящий гражданин, помогаю бедным и убогим, и даже провожу бесплатные консультации с жертвами насилия или бывшими работницами подпольных борделей, которые поведывают мне иногда весьма любопытные истории…

Но, впрочем, слишком много чести для Анатолия Смирнова: у него и так сегодня будет отличная возможность выступить перед залом, и я подхожу к нему, чокаясь своим фужером, и сухое вино крошечными капельками искрится в свете новогодних свечей. Мне кажется, или я улавливаю сквозь ароматы амбры и дорогой кожи слабый запах урины, микроскопическими молекулами пробивающийся сквозь поры моего жалкого извращенца?

Ну что же, я стараюсь присоединиться сразу же к другой группке гостей, чтобы хорошенько перемешаться и взболтаться перед подачей на стол. Ведь сегодня я почётный гость, докладчик и кандидат на получение ежегодной премии в номинации «Психоаналитик года». Как я мог пропустить такое? Я поддеваю тонкими нервными пальцами, способными дарить нестерпимое наслаждение, микроскопическую тарталетку с осетровой икрой, и она яркими солоноватыми пузырьками спермы лопается у меня во рту.

А вот и моя милая девушка: я почти не различаю её лица. Для меня они все одинаковые, но я ощущаю её пряный острый нервный запах. Запах молодой потной лошадки в загоне, которая нервно кусает удила, ведёт бешеным глазом в бок и только и мечтает укусить своего наездника, пока он объезжает её. Со своей самой обаятельной улыбкой, я незаметно протягиваю ей свою визитку, и я даже не сомневаюсь, что сегодня у меня будет восхитительная рождественская скачка.

Вечер проходит легко и приятно, я, на зависть всем присутствующим, снова обласкан вниманием и любовью своих почитатели и пациентов, и Ассоциация безусловно, совершенно заслуженно вручает мне свою золотую статуэтку в виде бюста дедушки Фрейда. Ну что же, отправится ко мне на каминную полку в кабинете – к трём своим остальным братьям-близнецам.

После бодрой торжественной части, выступления и вручения премии, сопровождающейся прекрасной классической музыкой, отличными камчатскими крабами, дикими утками, фаршированными киноа и зернами граната, поданными на прелестных тонкостенных тарелках в виде больших перламутровых раковин, запечённой на вертеле кабанятиной, вымоченной в бренди с листьями можжевельника, я настроен на благодушный лад, и уже более снисходительно смотрю на всех своих коллег по цеху. Ну что же, мы все заперты в одной стеклянной банке с прозрачной крышкой, и здесь только кому как повезет больше остальных: кто сможет выбраться на самую верхушку этой копошащейся кучки, всё равно не имея возможности улизнуть на свободу. Только и всего.

Наша всё ещё многочисленная компания перебирается из нарядного зала для торжественных приёмов со сценой в более камерную клубную комнату с пылающим камином, которая осталась здесь ещё с дворянских собраний. Наверняка здесь так же как и сегодня, больше ста лет назад, сливки общества вкушали свой послеобеденный коньяк и бренди, попыхивали сигарами и вновь вошедшими в моду трубками, их щеголеватые хипстерские бородки и закрученные вверх усы так же лоснились помадкой в свете огня, и такие же прелестные мулаточки обносили их напитками и лёгкими закусками. Нас осталось, наверное, двадцать человек в комнате – достойных войти в этот круг избранных, допущенных к самым дорогим телам и душам нашей элиты, и мы расслабленно беседуем ни о чём, наслаждаясь этим редким моментом умиротворения, когда мы можем перестать ненадолго рвать зубами и ненавидеть друг друга за спиной с нашей обычной страстностью. Прямо лубочная лаковая картинка из рождественского альманаха.