— Мы живем хорошо, лучше не надо!

Кассирша смеется, я тоже улыбаюсь невольно, и старуха, заметив эту мою улыбку, садится рядом со мной, и бес возрастной словоохотливости (а может быть, не бес, а добрый ангел?!) толкает ее на неожиданную откровенность в случайном разговоре на аптечной скамейке со случайным человеком. Бывает!

Я узнаю, что она врач по образованию, окончила мединститут, работала раньше тут «недалечко» в поликлинике и с тех пор знает эту аптеку, дружит с ее работниками и, когда приезжает в Москву, всегда заходит их проведать. С той же щедрой откровенностью она рассказывает мне про всю свою жизнь.

После Октябрьской революции она, дочь сельского кузнеца, пошла работать у себя в селе в комбед, и было их, грамотных девчат, способных прочитать газету и написать бумагу, всего две на семь сел — она и некая Евдоха — «отчаянная девка та ще и красавица, яких свит не бачил».

Как в кино, проходят передо мной один за другим драматические и комические кадры жизии грозных и славных лет послеоктябрьской поры в украинской деревне.

В село приехал «от самого Ленина» налаживать революционную работу среди крестьян матрос — веселый, красивый парень. Но был тот красавец матросе «парадоксом». С каким парадоксом? Он не умел плавать и боялся воды! Бедовые сельские девчата, конечно, прознали про этот его «парадокс», и, когда матрос приходил на реку купаться, — они, таившиеся в прибрежных кустах, вылетали оттуда, как буденновский эскадрон, и сталкивали беднягу матроса с берега в воду, и он, вынырнув, отплевывался и отдувался, и нос у него был при этом зеленым от тины. Его так и стали в селе звать «матросик — зеленый носик». А она — моя собеседница — была командиром этих озорных девчат в красных косынках.

А совсем недавно ее вызвали в сельсовет. Она пришла, а там сидит незнакомый генерал-майор с большой орденской колодкой на груди, с букетом пионов и книжкой в руке.

Генерал обратился к ней, назвал ее по имени и отчеству и, подав букет, спросил, узнает ли она его.

— Я сказала ему; вы назовитесь сами, товарищ генерал, зачем же мини гадать!

И генерал сказал — Я матросик — зеленый носик! — И подарил ей книжку своих революционных и боевых воспоминаний.

…Мчится и мчится поток случайного разговора, и куда делась чинная аптечная скука: живой и свежий ветер истории разогнал ее, как разгоняет слякотный туман вдруг откуда-то взявшийся вихрь!

Однако мне пора уходить. Я прощаюсь со своей собеседницей и ухожу из аптеки с лекарством в кармане пальто и с этим рассказом в голове.

ЖИЛИ-БЫЛИ

(Сказка для детей младшего возраста — от 50 до 80 лет)

Жили-были два друга — Иван Степанович Оловянников и Степан Иванович Подстаканников. Работали они в редакции одного ведомственного журнала, скорее даже журнальчика узкого специального профиля и очень любили сражаться в шахматы. Само собой разумеется, в служебное время.

Придут утром на работу, запрутся в кабинете Оловянникова (он занимал в редакции более видный пост, чем Подстаканников, и сидел в отдельной комнате) и играют час, два. Если в дверь кто постучит из сотрудников, Оловянников начальственным баритоном скажет:

— У меня сидит Подстаканников, обсуждаем проблематику ближайших номеров. Приходите через час!

Играл так Иван Степанович Оловянников, играл и наконец доигрался. Его заметили и выдвинули. Он был назначен на довольно высокий пост, а Подстаканников остался на своей журнальной мели и к тому же без партнера, поскольку других любителей шахмат в редакции журнальчика не было.

Однажды жена Подстаканникова, женщина сметливая и практичная, сказала мужу:

— Степа, сходил бы ты как-нибудь к Оловянникову, — смотри какой шишкой он стал!

— Зачем я к нему пойду? Не сядем же мы с ним за шахматную доску в его теперешнем кабинете?

— Просто так зайди — напомнить о себе.

— Опять-таки — зачем? Если бы он меня помнил, он бы сам меня позвал.

— Скорее рак художественно свистнет, чем такой ферзь, как Оловянников, вспомнит о такой пешке, как ты. Иди, Подстаканничек, не заставляй меня кричать на тебя.

— Ну, хорошо, пойду, напомню, а дальше что?

— А дальше… вдруг он возьмет тебя в свое ведомство и назначит на хорошую должность с хорошим окладом! Господи, считаешь себя чуть ли не международным гроссмейстером, а не можешь на два хода вперед рассчитать простейшую жизненную комбинацию!

Грызла так мадам Подстаканннкова своего супруга и догрызла в конце концов — пошел ее Подстаканничек к старому дружку и партнеру в его учреждение — напомнить о себе.

Секретарша доложила о нем товарищу И. С. Оловянникову и товарищ С. И. Подстаканников был тут же принят. Он вошел в солидный кабинет, где за солидным столом сидел солидный, несколько обрюзгший и чуть постаревший Оловянников.

— Здравствуй, Ваня! — довольно робко, но с чувством произнес с порога Подстаканников.

— Здравствуй… те, Степа… Иванович! — ответил Оловянников и хорошо отрепетированным приветливым жестом показал посетителю на кожаное кресло, стоявшее подле его письменного стола.

Подстаканников сел.

Бывшие партнеры помолчали, с некоторым внутренним напряжением рассматривая друг друга. Наконец Подстаканников выдавил из себя:

— Как с шахматами? Играешь… те?

Оловянников усмехнулся снисходительно, но тут зазвонил телефон, Оловянников снял трубку и сказал свое «алло» так, как Подстаканников никогда бы не сумел его произнести. Небрежно и вместе с тем величественно, негромко, но и не тихо, не угодливо, но и не сухо. Сказав «алло» и услышав ответ, Оловянников вдруг радостно оживился:

— Всегда готов!.. Только надо позвонить, чтобы егеря нам дали — Тнмофея… как его?.. Кудлаченко. Толковый мужик!.. Вы позвоните им, ладно?.. А я позабочусь о боеприпасах… Да нет, хватит, я думаю, двух бутылок!.. Договорились, жду ваших позывных завтра. — Он положил трубку и сказал Подстаканникову:

— Какие уж тут, милый мой, могут быть шахматы… Дохнуть, как видишь… те, некогда!

Подстаканников быстро оторвал половинку зада от мягкого кресла и стал прощаться, Оловянников его не задерживал…

Прошло… Нет, собственно говоря, прошла целая жизнь. Подстаканников прожил ее честно и, в общем, достойно — грех жаловаться, хотя большой карьеры так и не сделал.

Об Оловянникове ничего не было слышно.

В связи с уходом на пенсию Подстаканннкова его учреждение поднесло ему месячную бесплатную путевку в санаторий не самого высшего разбора, но и не в рядовой.

В первый же вечер своего пребывания там Подстаканников с шахматной доской под мышкой вышел в парк в поисках такого же, как он, любителя-партнера. Его окликнул сидевший на скамейке под кипарисом седой мужчина в белой кепочке.

— Подстаканников, Степа, неужели это ты?..

Степан Иванович остановился, пригляделся. Да, это был Оловянников — своею собственной персоной! Посидели, поговорили — все вспомнили и обо всем повздыхали.

Оловянников сказал:

— А помнишь, Степа, как мы в шахматы с тобой резались в редакции, у меня в кабинете, за закрытой дверью?

— Конечно, помню, Ваня! Хочешь — давай сразимся. Дашь фору, как раньше давал? Хотя бы слона.

— Дам. Расставляй фигуры!

Подстаканников расставил фигуры, и… через четыре хода Оловянников получил киндер-мат.

Стали играть вторую партию уже без форы, и Оловянников снова ее проиграл — на этот раз на двенадцатом ходу.

Поиграли и пошли вместе на вечерний кефиропой.

Когда пролетел срок путевки Оловянникова, он сказал Подстаканникову, прощаясь с ним:

— Надо нам продолжить наши баталии. Ты где живешь., в городе?

Подстаканников назвал свою улицу.

— Мы же с тобой почти соседи, — обрадовался Оловянников, — теперь остается только решить проблему места встреч. Можно было бы у меня, но жена., в общем, «наши жены — ружья заряжёны!»… Ты меня понимаешь, Степа.

— Понимаю, Ваня, тем более что моя — это даже не ружье, а ракетная установка дальнего действия. Вот что, Ваня… скверик знаешь возле нашей троллейбусной остановки? Уютный такой скверик, и скамейки всегда есть свободные.