шин подался вперед, чтобы увидеть первого красноармейца. Красные озираются, испуганно вскидывают головы.

Долгушин уже не шел, а бежал с обезображенным злобой лицом..»

Круглые огненные разрывы, дымные смерчи встали за спиной идущих офицеров.

Северихин поднялся из кустов во весь свой высокий рост...

— Огонь! — скомандовал он.

— Огонь, огонь, огонь! — пошло от бойца к бойцу короткое смертоносное слово. Заработали пулеметы, загрохали винтовочные залпы. Голос Северихина растворился в лавинном реве: красноармейцы вскакивали с земли, вырастали из-за кустов...

Дериглазов исполнил азинский приказ — подпустил офицеров на пятьдесят шагов. Он бежал над лежавшими в жидкой грязи бойцами, орал хрипло и грозно:

— Не поднимать башков!

После пулеметных очередей, когда офицерские цепи смешались, приостановились, закрутились на месте, Дериглазов швырнул в них гранату.

— За революцию!

Началась общая схватка: дериглазовцы дрались прикладами, штыками, хватали офицеров за горло, прыгали на них, сшибая на землю тяжестью тел.

Шурмин переживал незабываемый час своей жизни: минуты спрессовались в миги, но время будто приостановило бег. Потеряв ощущение времени и места, он обостренно видел разорванные картины схватки.

На него надвинулось шуршащее тяжелым шелком знамя. Шурмин схватился рукой за древко, знаменосец упал, увлекая с собой и его. Шурмин выбрался из-под знамени, наступил сапогом на лик Христа, отодрал зеленый шелк от древка. Кто-то властно дернул за знамя. Шурмин обернулся. Чернобородый священник замахнулся на него большим серебряным крестом, Шурмин выстрелил. Священник рухнул лицом в грязь.

Новая фигура привлекла внимание Шурмина: здоровенный барабанщик шел к нему, прикрывая грудь медной тарелкой.

Красноармеец-татарин с размаху всадил штык в живот барабанщика: тот, скорчившись, сел на землю. А Шурмин уже видел новую отвратительную картину: грузин, похожий на огромную алую осу в черкеске, застрелив красноармейца, собирался сокрушить прикладом второго. Сзади на грузина прыгнул Дериглазов.

Шурмин вертелся на месте, не выпуская из рук упругий шелк, пока не сообразил: вражеское рнамя — прекрасный трофей. Он стал обматывать шелком грудь, но тут что-то -ожгло его и швырнуло на убитого священника.

В глазах Шурмина вспыхнул белый слепящий свет, и все почернело.

Азин едва сдерживал желание кинуться в гущу рукопашной схватки. Еще вчера он так и поступил бы. Сегодня же он находил в себе силу — не поддаваться соблазну. Командарм возло- . жил на него ответственность за штурм мятежного города, и страх за возможный неуспех удерживал, и этот страх был важнее самого отчаянного героизма.

Азин следил за психической атакой с высокого бугра около железной дороги. Под бугром в березовой роще стояли кавалеристы Турчина. Он ходил по узкому гребню бугра, поглядывал на далекие дымные, то и дело меняющиеся картины боя, ожидая, когда офицерские цепи попадут под перекрестный огонь Северихина и Дериглазова. Азин надеялся: как только офицеры побегут —кавалеристы Турчина станут рубить, колоть и гнать, и гнать их до самой смертной черты. Кдвалерия побеждает внезапностью, и почти невозможно пехоте отбиваться от ее атак. Эту старую, любимую всеми кавалеристами истину знали Азин и Турчин и верили в нее. Но вот психическая атака сменилась рукопашной схваткой, схватка развернулась на трехверстной дуге перед городом, а офицеры все еще не бежали. Военный опыт помогал им больше, чем безумие психической атаки.

Азин почувствовал опасность изменившейся обстановки сражения. Словно подтверждая его опасения, у бугра появился всадник. Азин узнал Гарри Стена, которого он назначил командиром «дикой роты» Второго Мусульманского полка.

Стен без шапки, с лицом, залитым кровью, чуть ли не сваливаясь с седла, крикнул:

— Рота полностью истреблена! Офицеры обошли нас с правого фланга, бойцы Второго Мусульманского бегут...

Азин, готовый к неприятным известиям о^ Втором Мусульманском, все же был потрясен сообщением Стена. Оттянув на груди красный шарф, он одним махом очутился в седле.

Конная лавина хлынула за промчавшимся с бугра Азиным, вздымая тяжелую грязь. Турчин догнал Азина, и они поскакали к Завьялову, куда сместился центр боя.

Кавалеристы обрушились на офицеров, и началась схватка конницы с пехотой, в которой человеческая жизнь зависит от глупейших случайностей. Азин появлялся в самых опасных местах, но пули, клинки, штыковые удары миновали его.

Над смрадным, захмелевшим от крови, отяжелевшим от грязи, огня и пороха полем висело тусклое негреющее солнце.

Ни красные, ни белые не знали, что сражение продолжается пятый’час, что число убитых и раненых с обеих сторон уже достигло двух тысяч. Бойцы Чевырева прорва'лись на оружейный завод и сражались на дворах, в цехах, на заводской плотине. Но чевыревцы не подозревали, что северихинцы и дериглазовцы

прикладами сбивают проволочные заграждения, рвут их голыми руками, ложатся на зыбкие колючие ряды, что они уже захватили три линии окопов, а теперь с помощью кавалеристов Турчина гонят офицеров в центр города. А все вместе они не ведали, что бронепоезд «Советская Россия» овладел станцией и стреляет из всех орудий по убегающим частям противника,"что матросы Волжской флотилии и пехотинцы Первого сводного полка у деревни Динтем-Чабья разгромили воткинцев, спешивших на помощь ижевцам. О последнем событии не знал даже Азин появлявшийся в самых нужных местах в самый необходимый момент. Связные настигали его то у Завьялова, то в Пирогове то на вокзале. Торопливо и очень точно докладывали:

В арсенале засели офицеры. Сдаваться не желают.

Бить из орудий, пока не сдадутся.

На плотине много мятежных войск. Можно ли хлестануть из гаубиц?

Кто будет стрелять по заводу, того я сам расстреляю...

— I орит тюрьма, а в ней люди, тысяча голов...

— Что? Люди горят? —Азин огрел нагайкой кубанца.

Он мчался мимо грязных заплотов, серых домишек, голых тополей по разрытым, в черных блестящих лужах, улицам. Жеребец вынес его к высокой каменной стене, за которой укрывалось мерзопакостное здание с железными решетками на узких окнах. Пожар пока охватил караульные пристройки: часовые бежали, распахнув настежь тюремные ворота. Азин вынесся на просторный булыжный двор, взмахнул шашкой:

— Сво-бо-да!..

В пять часов мятежный город пал.

39

— Я назначаю вас командиром Вольской и Инзенской дивизии. Ваша задача — помогать Симбирской дивизии при штурме Сызрани. Не подведете? — спросил Тухачевский.

Да пусть п оклянет меня мать моя! Мой дед ключи от Смоленска Наполеону не сдал, как же я запятнаю свою биог’а-фию! Пусть буду последним подлецом, если не оп’авдаю вашего дове ия, Мишель,— клятвенно заверил Энгельгардт, глядя увлажненными глазами на командарма.

Тогда в дорогу! Действуйте смело, решительно и, главное, быстро,— напутствовал командарм.

Энгельгардт с чувством пожал руки Тухачевскому и Карет-скому и, откозыряв, вышел. Они проводили его долгими взглядами и, словно боясь высказать друг другу сомнения, молчали.

— Если бы был другой опытный в военном деле командир, я бы назначил его,— пасмурно заговорил командарм. — Держите с Энгельгардтом постоянную связь, следите за всеми его действиями,— предупредил он Каретского.

Против Сызрани и Самары командарм уже двинул три дивизии и корабли военной флотилии. Главной ударной силой по-прежнему была Симбирская дивизия. Получив приказ командарма окружить и взять Сызрань, Гай решил разведать оборону противника с воздуха. В его распоряжении имелся трофейный «фарман»; пилот Кожевников, затянутый в коричневый кожаный комбинезон, в шлеме, похожем на шлем богатыря, кожаных перчатках до локтя, рыжебородый и курносый, восхищал всех. Громыхающий самолет его казался загадочным, страшным, как змей из бабушкиных сказок.

— «Рожденный ползать летать не может»— написал поэт И ошибся. Ползал я по горам, а теперь решил взлететь в небо,— сказал Гай, укладывая в кабину пачки с прокламациями.