Не сердись, что так подробно, но так хотелось бы, чтобы эти недочеты выпали из жизни людей и тогда было бы прекрасно всем и работали бы все исключительно хорошо.

Посылаю тебе просимое по электротехнике. Дополнительные выпуска я заказала, но к сегодняшнему дню не успели дослать, со следующей почтой получишь, тоже и с немецкой книгой для чтения - посылаю то, что есть у нас дома, а учебник для взрослого пришлю со следующей почтой.

Обязательно отдыхай хорошенько и лучше бы никакими делами не заниматься.

Звонил мне Серго, жаловался на ругательное твое не то письмо, не то телеграмму, но, видимо, очень утомлен. Я передала от тебя привет.

Дети здоровы, уже в Москве.

Желаю тебе всего, всего хорошего.

Целую. Надя.

Но к 1932 году Н. Аллилуевой исполнился 31 год, и вместо безоглядной любви к мужу она все чаще задается вопросом: кто он есть? А он груб, иногда даже жесток, жесток тогда, когда ему что-либо нужно. А Н. Аллилуева становится взрослее, самостоятельнее и уже грубость мужа воспринимает, как оскорбление её женского достоинства, начинает понимать его политику в стране, и все это вызывает у неё протест, но протестовать она не умеет и не в состоянии противостоять воле мужа. Все это привело к тяжелому эмоциональному взрыву. И она подошла к роковой черте - самоубийству.

Светлана Аллилуева о своей маме Н. Аллилуевой: "Мать родилась в Баку, и её детство прошло на Кавказе. Южная её внешность иногда заставляла тех, кто плохо знает Грузию, принимать её за грузинку - с правильным овалом лица, черными бровями, чуть вздернутым носом, смуглой кожей и мягкими карими глазами в черных прямых ресницах.

Правда, у мамы к этому облику было добавлено что-то от цыган какая-то восточная томность, печальные глаза и длинные суховатые пальцы".

Следующий отрывок из воспоминаний Светланы Аллилуевой дает нам возможность понять, как произошел разлад в семье, и добавляет штрихи к пониманию характера И. В. Сталина.

"Мама была так молода, у неё вся жизнь ещё была впереди. В 1931 году ей только лишь исполнилось 30 лет. Она училась в Промышленной академии на факультете искусственного волокна. Это была новая область для тех лет, новая промышленная химия. Из мамы получился бы отличный специалист. Остались её тетрадки - аккуратные, чистенькие, наверное, образцовые. Она отлично чертила, и дома в её комнате стояла чертежная доска.

...Она была после нас, детей, самой молодой в доме. Учительницы, няня - все были старше, всем было за сорок; экономка наша, Каролина Васильевна, повариха Елизавета Леонидовна были пожилые женщины за пятьдесят лет. Но все равно, все любили молодую, красивую, деликатную хозяйку - она была признанный авторитет. Старший брат мой Яша был моложе мамы только на семь лет. Она очень нежно к нему относилась, заботилась о нем, утешала его в первом неудачном браке, когда родилась дочка и вскоре умерла. Мама очень огорчалась и старалась сделать жизнь Яши возможно более спокойной, но это было вряд ли возможно, так как отец был недоволен его переездом в Москву (на этом настоял дядя - Алеша Сванидзе), недоволен его первой женитьбой, его учебой, его характером - словом, всем.

Должно быть, на маму произвела очень тягостное впечатление попытка Яши покончить с собой. Доведенный до отчаяния отношением отца, совсем не помогавшего ему, Яша выстрелил в себя у нас в кухне на квартире в Кремле. Он, к счастью, только ранил себя, - пуля прошла навылет. Но отец нашел в этом повод для насмешек: "Ха, не попал!" - любил он поиздеваться. Мама была потрясена. И этот выстрел, должно быть, запал ей в сердце надолго и отозвался в нем.

...На фото домашних пикников в лесу, которые все так любили, и отец, и мама - веселые, смеющиеся. Много веселых, счастливых, здоровых лиц вокруг. Отец выглядит гораздо моложе своих пятидесяти лет (ему было пятьдесят в 1928 году).

...Мамина сестра, Анна Сергеевна, говорила мне не так давно, что в последние годы своей жизни маме все чаще приходило в голову уйти от отца. Анна Сергеевна всегда говорит, что мама была "великомученицей", что отец был для неё слишком резким, грубым и невнимательным, что это страшно раздражало маму, очень любившую его. Как-то ещё в 1926 году, когда мне было полгода, родители рассорились, и мама, забрав меня, брата и няню, уехала в Ленинград к дедушке, чтобы больше не возвращаться. Она намеревалась начать там работать и постепенно создать себе самостоятельную жизнь. Ссора вышла из-за грубости отца, повод был невелик, но, очевидно, это было уже давно накопленное раздражение. Однако обида прошла. Няня моя рассказывала мне, что отец позвонил из Москвы и хотел приехать "мириться" и забрать всех домой. Но мама ответила в телефон, не без злого остроумия: "Зачем тебе ехать, это будет слишком дорого стоить государству! Я приеду сама". И все возвратились домой...

Анна Сергеевна говорит, что в самые последние недели, когда мама заканчивала Академию, у неё был план уехать к сестре в Харьков... чтобы устроиться по своей специальности и жить там. Анна Сергеевна все время повторяет, что у мамы это было настойчивой мыслью, что ей очень хотелось освободиться от своего "высокого положения", которое её только угнетало. Это очень похоже на истину. Мама не принадлежала к числу практических женщин - то, что ей "давало" её "положение", абсолютно не имело для неё значения.

...Все дело было в том, что у мамы было свое понимание жизни, которое она упорно отстаивала. Компромисс был не в её характере. Она принадлежала сама к молодому поколению революции, к тем энтузиастам - труженикам первых пятилеток, которые были убежденными строителями новой жизни, сами были новыми людьми и свято верили в свои новые идеалы человека, освобожденного революцией от мещанства и от всех прежних пороков. Мама верила во все это со всей силой революционного идеализма, и вокруг неё было тогда очень много людей, подтверждавших своим поведением её веру. И среди всех самым высоким идеалом нового человека показался ей некогда отец. Таким он был в глазах юной гимназистки, только что вернувшийся из Сибири "несгибаемый революционер", друг её родителей. Таким он был для неё долго, но не всегда...

И я думаю, что именно потому, что она была женщиной умной и внутренне бесконечно правдивой, она своим сердцем поняла, в конце концов, что отец не тот новый человек, каким он ей казался в юности, и её постигло здесь страшное, опустошающее разочарование.

Моя няня говорила мне, что последнее время перед смертью мама была необыкновенно грустной, раздражительной. К ней приехала в гости её гимназическая подруга, они сидели и разговаривали в моей детской комнате (там всегда была "мамина гостиная"), и няня слышала, как мама все повторяла, что "все надоело", "все опостылело", "ничего не радует"; а приятельница её спрашивала: "Ну, а дети, дети?" "Все, и дети", - повторяла мама. И няня моя поняла, что раз так, значит действительно ей надоела жизнь...

К сожалению, никого из близких не было в Москве в ту осень 1932 года. Павлуша и семья Сванидзе были в Берлине; Анна Сергеевна с мужем - в Харькове, дедушка был в Сочи. Мама заканчивала Академию и была чрезвычайно переутомлена.

Ей, с её некрепкими нервами, совершенно нельзя было пить вино; оно действовало на неё дурно, поэтому она не любила и боялась, когда пьют другие. Отец как-то рассказывал мне, как ей сделалось плохо после вечеринки в Академии, - она вернулась домой совсем больная оттого, что выпила немного, и ей стало сводить судорогой руки. Он уложил её, утешал, и она сказала: "А ты все-таки немножко любишь меня!..". Это он сам рассказывал мне уже после войны, - в последние годы он все чаще и чаще возвращался мыслью к маме и все искал "виновных" в её смерти.

Мое последнее свидание с ней было чуть ли не накануне её смерти, во всяком случае за один-два дня. Она позвала меня в свою комнату, усадила на свою любимую тахту (все, кто жил на Кавказе, не могут отказаться от этой традиционной тахты) и долго внушала, какой я должна быть и как должна себя вести. "Не пей вина! - говорила она, - никогда не пей вина" Это были отголоски её вечного спора с отцом, по кавказской привычке всегда дававшего детям пить хорошее виноградное вино. В её глазах это было началом, которое не приведет к добру. Наверное, она была права, - брата моего, Василия, впоследствии погубил алкоголизм. Я долго сидела у неё в тот день на тахте. и оттого, что встречи с мамой вообще были редки, хорошо запомнила эту, последнюю.