В первую неделю блица более 5 тысяч жителей Ист-Энда, в основном женщины с детьми, сбежали из Лондона, некоторые в Гринвич-парк, Хэмпстед-Хит, а некоторые уехали по железной дороге в западном направлении. Жители графств, расположенных к юго-западу от Лондона, сравнили их с беженцами из Бордо во время падения Франции. Все их имущество и еда умещались в платках и наволочках. К концу месяца из районов, подвергавшихся особенно ожесточенным бомбардировкам, сбежало около 25 тысяч человек. Мужчины остались, хватаясь за любую работу, которую могли найти. Остались многие женщины, чтобы следить за своими мужьями. Средние слои лондонского общества и крупная буржуазия продолжали работать, где работали, и жили в своих домах. В отличие от парижан лондонцы не сбежали. Предсказание Бертрана Рассела не сбылось: не было всеобщей паники и смятения. Рассел, отказавшийся в мае от пацифизма, теперь в тысячах миль от Англии спокойно колесил на велосипеде между любовницей и расположенным в Кембридже, штат Массачусетс, Гарвардским университетом, где сверху падали только темно-красные осенние кленовые листья[448].
В лондонских убежищах царила дисциплина. Каждый вечер 8 тысяч человек собирались под виадуком Tilbury Arches в Степни. Они сами делились на группы: евреи, ирландцы, индийцы, негры из Вест-Индии, кокни. Каждая группа проводила ночь на своей территории; они спали на кучах мусора, сложенных картонных коробках, старых газетах, среди лошадиного навоза и луж стоячей воды. Планировщики, которые перед началом войны предупреждали о необходимости привлечения солдат для поддержания порядка, ошибались. Потребовался всего один столичный полицейский для контроля над длинной очередью, выстраивавшейся каждый вечер[449].
Такой была жизнь в уличных убежищах. Правительство тоже позаботилось о создании небольших личных убежищ, разработанных инженером Уильямом Патерсоном и названных по имени тогдашнего министра внутренних дел Великобритании Джона Андерсона убежищами Андерсона. Убежища Андерсона получили 15 тысяч лондонцев. Убежище представляло собой пустотелую конструкцию, которая собиралась из листов гофрированного оцинкованного железа. Убежище вмещало до шести человек и могло в какой-то мере защитить от шрапнели, но не от прямого попадания. Конструкцию заглубляли на 4 фута в землю и покрывали слоем земли. Но этими убежищами могли пользоваться только те, у кого был собственный сад. Для кокни они не представляли никакой ценности: в Ист-Энде были мощеные улицы. Лондонские бедняки с презрением относились к Андерсону и его убежищам; если бы хитрое изобретение предоставляло реальную защиту, его бы назвали убежищем Патерсона[450].
Глядя на Андерсона, лишенного чувства юмора и холодного, вспоминал виконт Энтони Хэд, «было невозможно представить, что когда-то он был ребенком. Он был полной противоположностью Уинстону, который способен на мальчишеские выходки»[451].
В августе 1939 года Андерсон с Чемберленом создали акт «Об исключительных полномочиях» (обороны), который предоставлял – как подобные акты во время Первой мировой войны – широкие полномочия правительству. Но в мае 1940 года Андерсон добавил новые, драконовские статьи (18В, 1А) в акт 1939 года, согласно которым допускалось задержание людей, подозревавшихся в сочувствии нацистам, тем самым лишив британцев прав, которые они имели со времен подписания королем Джоном Великой хартии вольностей. Андерсон утверждал, что поскольку задержанным по статье 18В не предъявлено обвинение в совершении преступления, а они схвачены, чтобы предотвратить преступление, то не требуется распоряжения о представлении арестованного в суд. Одним из первых был арестован сэр Освальд Мосли, аристократ, основатель Британского союза фашистов. То, что его жена Диана Милфорд-Гиннесс-Мосли тоже была арестована, явилось неприятной неожиданностью для семьи Черчилль, поскольку Диана была кузиной Клементины. К концу года более тысячи британцев и сотни беженцев, сбежавших от Гитлера, были задержаны, тайно заключены в тюрьму, без предъявления обвинения и суда[452].
Андерсон был одним из самых заслуженных подхалимов Черчилля, «консервативным консерватором». До октября Черчилль держал его на должности министра внутренних дел, а затем включил в состав военного кабинета в качестве лорда – председателя совета, что значительно расширило его полномочия. Андерсон рьяно взялся за выполнение статьи 18В, отлавливая предполагаемых преступников. Черчилль подсознательно противился идее держать «политических противников в тюрьме на основании королевского приказа о заточении в тюрьму», но, пользуясь исключительными полномочиями, направил Андерсону записку: «Предоставьте мне список известных людей, которых вы арестовали». Спустя несколько дней он отправил Андерсону список «подозрительных личностей», проживавших в районах вероятного вторжения. Черчилль приказал сэру Джону сообщить через три дня, «какие меры вы считаете нужным принять».
Если положение подозреваемых обозревателей его не слишком интересовало, то положением лондонской бедноты он был всерьез озабочен. Он приказал, чтобы Андерсон решил проблему, связанную с дренажом. Но вскоре вопрос об улучшении конструкции убежищ отпал сам собой, когда правительство столкнулось с проблемой дефицита материалов; Англия могла строить или корабли, или убежища. Больше убежища Андерсона не делали[453].
Жители Ист-Энда возмущались своим бедственным положением. Николсон отметил глубину их негодования в дневниковой записи от 17 сентября: «Говорят, что на днях даже освистали короля с королевой во время посещения ими разрушенных районов. Клем Дэвис говорит, что если только у немцев хватит ума не бомбить районы к западу от Лондонского моста, то в стране может начаться революция»[454].
Но даже если немцы надеялись на восстание крестьян, то спустя несколько недель им пришлось расстаться с этой надеждой, когда эскадрилья «Штук» во время дневного налета сбросила три бомбы на Букингемский дворец. Король с королевой чудом остались живы. Эта атака показала, по словам Черчилля, что немцы «настроены серьезно». В том, что касается нападения на домашний очаг, королевская семья сравнялась с жителями Ист-Энда. «Я рада, что нас бомбили, – сказала королева. – Я чувствую, что теперь могу спокойно смотреть в глаза жителям Ист-Энда». Черчилль пришел в ярость, когда узнал, что правительственные цензоры запретили сообщать об атаке на дворец. «Болваны, идиоты, дураки, – кричал Черчилль. – Не медлите сообщить о нападении. Пусть простые лондонцы узнают, что они не одиноки, что король с королевой разделяют с ними все опасности»[455].
Несмотря на поддержку империи, жители Лондона, включая короля с королевой и премьер-министра, на самом деле были одиноки и беззащитны перед вражескими атаками с воздуха. Коммунисты распространили обращение к Черчиллю с призывом немедленно начать мирные переговоры. Гарольд Николсон написал в дневнике: «Не следует ожидать, что население большого города, просиживая все ночи, неделя за неделей, в убежищах, не утратит присутствия духа». В течение сентября на Лондон были сброшены тысячи тонн бомб; более шестисот лондонцев, в основном жители Ист-Энда, погибли в пожарах. Дома рушились, но лондонцы не теряли присутствия духа. В конце сентября Эдвард Р. Марроу почувствовал настрой этого народа. Ведя передачу с крыши Би-би-си, он сказал: «Я видел много флагов, развевающихся на домах. Никто не приказывал этим людям развешивать флаги. Они просто хотят, чтобы на их домах развевались государственные флаги Великобритании». И, добавил Марроу, «не было ни одного белого флага»[456].
