Я сказал ей, что уеду из города на пару недель, но никуда не уехал, а стал наблюдать за квартирой. Он входил и выходил из моего дома, словно это был его дом. Я все недоумевал, как же она может так рисковать, особенно из-за… из-за такого человека. Я все тщательно проверил. Я выследил, где он живет. Я узнал его имя. Я узнал, чем он занимается. Он работал вышибалой хорош гусь! Я не мог понять, как Роза связалась с таким, как он. Это же был… как бы сказать… не очень приличный человек. У него были и другие женщины, за те две недели я встречал его, по меньшей мере, еще с двумя. Только Богу известно, в какой грязи он вымарал Розу.
Вообще-то…
Вообще-то я собирался убить только его.
Я следовал за ним повсюду. Однажды я даже рискнул — зашел вечером в «Уютный уголок», сел за столик в углу, где было темно, и в тот вечер я узнал, что у него было освобождение от военной службы. Я следил за каждым его шагом, и один человек у стойки сказал просто так: «Какой громила наш Уолли, верно?» Я кивнул головой, а он продолжал: «Между прочим, в армии не служил. Смешно, да? Такой здоровяк!» Тогда я не придал этому значения, не увидел в этом ничего странного, потому что, видите ли, и сам не служил в армии. У меня повреждена барабанная перепонка. Мы с Дамаском примерно одного роста, похожего телосложения и почти ровесники. Вот еще одна загадка. Если ей понадобился другой мужчина… если она без этого не могла, почему она не выбрала кого-то не похожего на меня?
Все это совершенно не укладывается у меня в голове.
Когда я купил ружье, я уже решил убить их обоих. Я хотел застрелить их в постели, рядышком. Когда они занимаются любовью. Я купил охотничье ружье, дробовик. Мне нужно было оружие большой убойной силы, способное изувечить. Как-то раз в журнале я видел фотографию несчастного случая на охоте. Тогда-то я и понял, что бывает с лицом человека, если в него выстрелить из охотничьего ружья. В упор. Видите ли, я хотел, чтобы им было больно. Как было больно мне. Я и в мыслях не держал специально изуродовать лица, чтобы трупы невозможно было опознать. Эта мысль пришла ко мне позже, когда я уже купил ружье.
Оказалось, что в нашем городе ружья продают только тем, у кого есть специальное разрешение. Я стал узнавать, где и как можно купить оружие. Выяснилось, что, если переехать через реку в другой штат, для покупки ружья никакого разрешения не нужно. Я так и поступил. Когда владелец магазина спросил, как моя фамилия, я машинально ответил «Дамаск» и дал его адрес, а затем, когда я выходил из магазина, — я купил ружье в Ньюфилде, в августе, до того как снова уехал в Калифорнию, — так вот, когда я выходил из магазина, я вдруг понял, что у Розы никогда не брали отпечатков пальцев и у Дамаска, наверно, тоже, раз он не служил в армии. Если я выстрелю в упор, их лица будут изуродованы до неузнаваемости, зубы вылетят, никто не станет поднимать зубоврачебные карты, а значит, мне это может сойти с рук. Я убью их и не буду за это отвечать. Именно потому, что я машинально назвался Дамаском, весь план прояснился сам собой. Я застрелю обоих, и пусть полиция считает, что Дамаск убил меня. Я ведь все равно погиб. Они, по сути дела, убили меня. Так что я еще раз убью Энди Лейдена, раз и навсегда. А потом уеду из города, а может, и из Штатов, начну другую жизнь под другим именем, а полиция будет искать моего убийцу.
Насчет татуировки я сообразил, когда летел в Калифорнию. Мальчишка, сидевший через проход, рисовал фломастерами и запачкал краской пальцы, а я глядел на него и думал, что это напоминает татуировку. В Лос- Анджелесе я решил купить фломастеры с тонким стержнем — это было нетрудно, теперь продают самые разные модели. Я сделал, наверно, вариантов сто, пока не добился своего. Татуировка у меня на правой руке, так что мне было с чем сравнивать, когда я снова и снова рисовал кинжал. Я надеялся, что план сработает, потому что татуировку как раз и будут искать на руке покойника. Полицейским быстро станет известно, что у Эндрю Лейдена на правой руке была татуировка, и когда они увидят ве именно там, где ей положено быть, они вряд ли заподозрят подделку. Вы ведь этого не заподозрили? Однако я боялся, что в ту ночь, когда я выполню задуманное, у меня не будет времени нанести татуировку на руку Дамаска. Ведь мне придется выстрелить четыре раза! Что поделаешь — мне обязательно нужно было стрелять из ружья, чтобы изуродовать лица до неузнаваемости, а потом успеть нанести татуировку, чтобы Дамаска приняли за меня. Вы ведь приняли его за меня? И все остальные тоже, верно?
В девять утра в пятницу я дал телеграмму в фирму, затем позвонил Розе и попросил ее выслать новую чековую книжку. Я, кстати, действительно израсходовал старую, но позвонил совсем не поэтому. Я позвонил, чтобы удостовериться, что Роза дома, и чтобы она спокойно развлекалась со своим приятелем, пребывая в уверенности, будто я торчу в Калифорнии. Я успел на пятичасовой самолет из Сан-Франциско и приземлился в международном аэропорту без пяти шесть. К половине седьмого я уже был в городе.
Я и не надеялся, что мне удастся провернуть все, гак задумал.
Это была длинная ночь, самая длинная ночь в моей тшзни. Я знал, что он работал до двух часов, поэтому Пришлось коротать время. Ждал я очень долго. Часов семь пообедал, потом погулял, сходил в кино, затем цшел в бар, там сильно напился и решил оставить эту затею. Но я все же ушел в половине второго, поехал к себе и стал ждать его внизу. Он заявился только в половине четвертого. Я уже боялся, что прозевал его.
Вдруг он кончил работу раньше и я его проворонил.
Наконец он появился. Его привезла девица в желтом «бьюике», он вылез и пошел наверх. Я дал ему время раздеться и забраться в постель к Розе, затем вынул ружье из багажника, где оно лежало с того дня, как я его купил. Затем поднялся наверх и прошел через черный ход.
Роза вышла в гостиную, и я застрелил ее.
Когда она упала, я выстрелил ей в лицо.
То же самое я проделал с ним.
В спальне.
Я снял украшения — перстень и браслет — и надел ему на палец левой руки мое обручальное кольцо, а на правую руку — мое университетское кольцо. Затем нарисовал татуировку на его правой руке.
Когда я наносил татуировку, то был очень спокоен. Я конечно, понимал, что выстрелы слышали жильцы, — слишком уж много шума.
Но я был спокоен.
Когда я закончил, мне не понравилось, как вышла татуировка. Она была слишком уж новенькая и четкая и не очень походила на мою собственную. Тогда я прошелся по квартире, вытирая руку о пыльные углы, вернулся к распростертому на полу Дамаску и стал втирать пыль в татуировку, чтобы создать впечатление, будто она нанесена давным-давно. Затем я сунул ему в руки ружье.
Мне кажется, я довольно удачно инсценировал самоубийство.
Это мне пришло в голову, когда уже все свершилось.
Остальное я спланировал заранее.
Лейтенант Бирнс положил свой экземпляр на стол и очень мягко сказал:
— Итак, мистер Лейден, вы подпишете все три экземпляра?
Лейден кивнул. Он взял ручку, поданную Кареллой, сдвинул листки первого экземпляра, чтобы расписаться на последней странице, и вдруг покачал головой.
— В чем дело? — спросил Бирнс.
— Это не все, — сказал Лейден. — Я убил еще одного человека.
— Что? — удивился Бирнс.
— Я встретил женщину… когда бродил по городу…
Прежде чем… прежде чем вернуться к себе домой. В баре я встретил женщину и разговорился с ней. А потом я понял, что назвал ей свое имя, рассказал, что мне изменяет жена. Мы хорошо поговорили, я был сильно не в себе и сказал то, чего не следовало бы говорить. Поэтому, когда я… когда я убил тех двоих, я стал ее разыскивать. Я не мог вспомнить ее имени. Помнил только одно: надо отыскать ее и удостовериться, что она не… Я вернулся в тот бар, но бармен отказался назвать ее Имя. Было уже четыре утра, и я ушел. Я бродил и Думал, что мне делать, и вдруг вспомнил, как ее зовут. Я нашел ее адрес в телефонной книге.
