Лан вел своего коня, Дикого Кота, под уздцы и, шагая в сторону Канлуума, почти не обращал внимания ни на взгляды, какими путники окидывали его самого и его товарища, ни на хмурый вид и недовольное бурчание Букамы. Сколько бы тот ни твердил об отдыхе, но чем дольше они оставались на юге, тем раздражительней становился Букама. На сей раз ворчал он потому, что лошадь сбила камнем копыто и ему пришлось идти пешком.

Неудивительно, что на них оглядывались – двое очень высоких мужчин в изрядно поношенной простой одежде, припорошенной дорожной пылью, шли рядом с верховыми лошадьми, ведя в поводу еще и третью, навьюченную парой видавших виды плетеных корзин. Однако об упряжи и об оружии их владельцы явно заботились. Один мужчина – в летах, второй – помоложе, у обоих – волосы до плеч и прихвачены плетеным кожаным шнуром. Именно хадори притягивало взоры. Особенно здесь, в Пограничных Землях, где кое-кто еще не забыл, что значит эта кожаная лента на голове.

– Вот дурни, – пробурчал Букама.– Неужели принимают нас за разбойников? Думают, мы их всех ограбим тут, на проезжей дороге, средь бела дня?

Он глянул по сторонам и поправил у бедра меч, отчего несколько охранников немедленно уставились на Букаму. Коренастый фермер отвернул свою запряженную волами телегу подальше от греха и от двух чужеземцев.

Лан промолчал. За теми Малкири, кто все еще носил хадори, укрепилась репутация чуть ли не разбойников, однако напоминание об этом наверняка ввергнет Букаму в еще большую мрачность и заставит с черным юмором отозваться о нынешних временах. Он и так-то ворчит о том, каковы их шансы сегодня вечером улечься в приличную постель и при этом не на пустой желудок. Букама мало чего ожидал от жизни, а надеялся и на того меньшее.

Мысли Лана занимали вовсе не еда и не ночлег, хотя дорога выдалась длинной. То и дело он поворачивал голову и смотрел на север. И еще он не пропускал ни одной мелочи, ни одного человека, особенно из тех, кто глядел на него больше одного раза; он слышал звон упряжи и поскрипывание седел, стук копыт и хлопанье болтающихся на ветру парусиновых покрышек фургонов. Обращай внимание на любой услышанный тобой необычный звук – таков был первый урок, усвоенный Ланом. Потому он и держался настороже, тем более что на севере лежало Запустение – там, за холмами, в милях пути отсюда, и Лан чувствовал его, ощущал его порчу.

Пусть то было лишь в воображении Лана, какая разница! Запустение напоминало о себе, когда Лан был на юге, в Кайриэне и в Андоре, даже в Тире, почти в пяти сотнях лиг от канувших в Тень земель. Два года проведены вдали от Запустения – тогда он отложил свою личную войну ради другой, и с каждым днем незримое напряжение росло. Зря он поддался на уговоры Букамы задержаться, позволив югу разнежить себя. Хорошо хоть Айил помогли сохранить остроту клинка и остроту чувств.

Для большинства людей Запустение означало гибель. Смерть и Тень, в гниющем краю, испоганенном дыханием Темного, где погибает все что угодно, где погибелью грозит укус насекомого, где малейшая оплошность – и жизнь унесет укол шипа, прикосновение к листу растения. Не говоря уже о троллоках и Мурддраалах. Где все меняется, стоит лишь отойти на несколько шагов. Запустение напирало на рубежи четырех стран, но свою войну Лан вел вдоль той границы с Запустением, что идет от Океана Арит до Хребта Мира. И не все ли равно, где встретить смерть? Он уже почти дома. На пути в Запустение. Его не было слишком долго.

Стену Канлуума огибал ров – шириной в пятьдесят шагов и глубиной в десять; через него в город вели пять широких каменных мостов со сторожевыми башнями по обе стороны рва, и высотой эти башни не уступали тем, что оберегали городскую стену. Троллоки и Мурддраалы в своих набегах из Запустения зачастую проникали в Кандор куда дальше Канлуума, но за эти стены еще не прорвался ни один. Над всеми башнями развевался стяг с изображением Алого Оленя. А он заносчив, этот лорд Вэран, Верховная Опора Дома Маркасив, – над самим Чачином королева Этениелле не поднимает столько своих знамен.

У внешних башен стояли стражники в шлемах с гребнями в виде рогов, какие носили все солдаты Вэрана, и с эмблемой Алого Оленя на груди; они заглядывали внутрь фургонов и лишь затем разрешали вьехать на мост. Изредка стражники знаком просили кого-нибудь из проходивших сдвинуть капюшон с лица. Хватало одного лишь жеста – во всех городах и селах Пограничных Земель закон запрещал скрывать лицо, и вряд ли кому-нибудь захотелось бы, чтобы его по ошибке приняли за Безглазого, вознамерившегося пробраться в город. Пока Лан и Букама шли по мосту, стража провожала их суровыми взглядами. Лиц эти двое не скрывали. Как не прятали и свои хадори. Тем не менее в настороженных глазах стражников не промелькнуло и намека на то, что они узнали Лана и Букаму. Для Пограничья два года – долгий срок. За два года могли погибнуть очень многие.

Лан заметил, что Букама умолк – недобрый знак.

– Спокойно, Букама, – предостерег он своего спутника.

– Из-за меня неприятностей не будет, – огрызнулся Букама, но пальцы его по-прежнему поглаживали рукоять меча.

На стене над распахнутыми воротами, обитыми железом, прохаживались часовые, они, как и солдаты на мосту, из доспехов носили лишь кирасы и панцири, но были не менее бдительны. Особенно при виде двух Малкири с подвязанными волосами. Букама с каждым шагом все больше поджимал губы.

– Ал’Лан Мандрагоран! Храни вас Свет, мы слышали, что вы погибли в сражении с Айил у Сияющих Стен! – воскликнул молодой стражник, тот, что был выше остальных; ростом он ненамного уступал Лану. Да и возрастом он был всего на год или два младше, однако этот срок казался пропастью размером в десятилетие. Если не в целую жизнь. Стражник низко поклонился, положив левую ладонь на колено. – Тай’шар Малкир! – Истинная кровь Малкир. – Я готов, ваше величество.

– Я не король, – тихо произнес Лан. Малкир давно погибла. Осталась только война. Для него – по крайней мере.

Букама же заговорил во весь голос.

– Ты готов, мальчик? А к чему? – Тыльной стороной ладони Букама хлопнул стражника по груди, чуть выше Алого Оленя на кирасе, отчего юноша выпрямился и отступил на шаг. – А что у тебя с волосами? Вон как коротко ты их подрезал! – Каждое слово Букама будто выплевывал. – Ты присягнул кандорскому лорду! По какому праву ты смеешь называть себя Малкири?

Молодой стражник краснел, тщетно пытаясь ответить. Другие стражники двинулись было в их сторону, но остановились, когда Лан выпустил из руки звякнувшую уздечку. Большего им было не нужно, его имя они уже знали и так. Стражники смотрели на гнедого жеребца, который, глядя на солдат столь же настороженно, как они на него, стоял неподвижно позади хозяина. Боевой конь – оружие грозное, и откуда им знать, что Дикий Кот обучен в лучшем случае наполовину.

Впереди, за воротами, образовался свободный пятачок – люди торопливо отходили подальше и только потом оборачивались на шум, а на мосту уже скопилась небольшая толпа. С обеих сторон раздавались крики: кому-то не терпелось узнать, что там мешает проходу. Букама и бровью не повел, он не сводил сурового взора с покрасневшего, как рак, молодого стражника. В руке Букама по-прежнему сжимал уздечки вьючной лошади и своего светло-чалого мерина. Еще оставалась надежда, что удастся пройти, не обнажая оружия.

Из каменной караулки за воротами показался офицер. Шлем с гребнем он держал под мышкой, но рука в латной перчатке лежала на рукояти меча. Этого с виду грубовато-добродушного, седеющего мужчину с двумя белесыми шрамами на лице звали Алин Сероку, и за плечами у него было сорок лет армейской службы на границе с Запустением. Но и у старого солдата при виде Лана слегка округлились глаза. Судя по всему, до него тоже дошли слухи о смерти Лана.

– Да осияет вас Свет, лорд Мандрагоран. Мы всегда рады приветствовать сына эл’Ленны и ал’Акира, да благословит Свет их память! – Букаму офицер окинул коротким и отнюдь не приветливым взглядом.