– Выпусти меня, – пискнула я.

– Я не могу сделать этого, Тейлор.

– Я не Тейлор.

– А, это была его прошлая девушка, – отозвалась Андреа. – Ты виделась с ней? В подвале?

– Я Бернис! – воскликнула я с такой убежденностью, с какой вряд ли когда-либо произносила свое имя.

– Не нужно кричать, – сказала она.

– Что ты за женщина? – выкрикнула я.

– Я существую вне вашей человеческой концепции гендера.

– Да пошла ты!

– Не нужно ругаться, – укорила она меня.

Даже до того, как я перепробовала все: свой телефон, свой компьютер, двери, окна, шифры из синей книжицы, крик во весь голос, попытки разбить окно синей статуей фламинго, – еще до всего этого я знала, что нахожусь в ловушке.

Я легла на расшитый бусинами диван. Сердце колотилось о ребра, словно пойманный зверек.

– Андреа? – прошептала я.

– Да?

– Ты можешь открыть двери?

– Нет.

– Я могу сказать какой-нибудь пароль, чтобы ты открыла двери?

– Нет.

– А окна?

– Нет.

– Тебе часто задавали такие вопросы?

– Да.

Включился девятнадцатифутовый телевизор, и на экране появилось синебородое лицо моего мужчины. На лице его виднелась полуулыбка – одной стороной рта, как будто он перенес инсульт. Эта усмешка на экране была вдвое больше моего роста. Он выглядел так, как будто мог проглотить меня целиком, но на это оставалось только надеяться: Эштон явно любил помучить свою жертву.

– Нашла что-нибудь интересное? – Его голос из стереосистемы гулом раскатился вокруг меня.

– Нет, – мой голос дрожал.

– Я же просил тебя не ходить туда, – с укором произнес он.

Неожиданно я увидела Эштона таким, как видела его моя сестра, – не героем и не самосозданным владыкой бизнес-империи, а неуклюжим и уродливым негодяем. Его борода была предназначена для того, чтобы прятать его мягкое, глупое лицо. Его высокомерный тон был попыткой придать возвышенность горькой истории невзрачного гика. Я вспомнила всех школьных стрелков, обиженных на своих соучеников и особенно соучениц, добровольных девственников-нацистов, пухлых и раздражительных диктаторов, бледных поганцев, одержимых властью, которые всегда были моими начальниками или моими любовниками.

Это странно: узнать, что твой мужчина – маньяк, и не очень-то удивиться.

– Конечно же я наблюдал за тобой все это время.

– Конечно, – пискнула я.

– Конечно же я у входной двери.

Он вошел, держа перед собой свой телефон, так что теперь в комнате вместе со мной было два насмешливых синебородых лица – три, если считать то, которое отображалось на экране его собственного телефона.

К тому времени, как я осознала, что мне следовало броситься к двери, она уже закрылась за ним.

Должно быть, Эштон заметил, как мое тело слегка дернулось навстречу свободе.

– Извини, – сказал он. – Пытаться бесполезно. На следующие пять часов здесь только ты и я.

Пять часов? Я вспомнила о ножах, молотках, пилах. Я думала, что меня стошнит, но вместо этого принялась неудержимо икать, отчего все, что я говорила, звучало нелепо.

– Не… ик… надо.

– Скажи мне, – отозвался Эштон, хладнокровный, как ящерица, – почему ты не заслуживаешь этого?

Я проверила, нет ли поблизости острых или твердых предметов. Задумалась о самом древнем в мире трюке: соблазнении. Когда я направилась к Эштону, он отложил свой телефон, так, что телевизор теперь показывал только ярко-белый потолок, безликий и ровный, словно мягкий свет пустоты, которую ты, предположительно, увидишь после смерти.

Я постаралась, чтобы голос звучал сексуально.

– Я сделаю все… ик… что ты захочешь.

Он наклонился ко мне, словно собираясь поцеловать меня, потом прошептал мне на ухо:

– Я знаю.

Я отступила назад и снова икнула, повторив:

– Не надо…

– Почему? Скажи мне, почему ты не заслуживаешь этого?

– Потому что я не сделала ничего плохого. Ты убил… – Я снова икнула.

Он засмеялся.

– Значит, ты невинная жертва? – Солнечный свет лился в узкое окно рядом с дверью, озаряя его со спины длинным треугольником света. Это было похоже на тщательно поставленную экранную сцену: синие кожаные туфли Эштона ярко сверкали, его смарт-часы отбрасывали блики. – Не говори мне, что ты любила меня за личные качества, не говори, что ты не использовала меня. Где было все это женское внимание, когда я был пухлым подростком в компьютерном лагере? – Он вздохнул. – Я поведал тебе свою философию в самую первую нашу встречу. Ты совсем меня не слушала? – Указал на мою синюю янтарную подвеску, на мой закрытый синий ноутбук, стоящий на столе. – Заслужила ли ты все это? Чем ты заслужила плоды моей работы? Неужели ты думаешь, что можешь получить все ключи от моего королевства, хотя не сделала для этого ничего?

Я почувствовала на своих щеках горячие слезы. До меня вдруг дошло, что я считала – в каком-то смысле, – будто отношения с Эштоном были сами по себе достаточным трудом.

– Ты сам дал мне все это, – сказала я. – Ты дал мне ключи.

– Ты точно такая же, как и все остальные. Ты говоришь мне в лицо «да, да, да», а потом отворачиваешься и делаешь все, что хочешь. Делаешь, по сути, именно то, чего я просил тебя не делать. Ты не уважаешь меня.

– Нет, уважаю, – дрожащим голосом возразила я.

Эштон ухмыльнулся:

– В чем заключается моя работа, Бернис?

– Ты предприниматель.

– Ты даже не знаешь, чем я занимаюсь, и думаешь, будто заслуживаешь тех денег, которые я зарабатываю?

– Ты крадешь данные у масс.

– О, значит, все еще хуже, чем я думал!.. Ты хочешь моих денег, но не хочешь быть замешанной в моих преступлениях? Ты ничем не лучше жены нациста, которая изображает невинность, сверкая золотыми украшениями, снятыми с мертвых, и читая книгу в теплом свете лампы под кожаным абажуром, в то время как ветерок доносит в окно запах горелой плоти. Я, по крайней мере, не притворяюсь хорошим.

«Мужчинам и не надо притворяться хорошими, – подумала я. – По сути, от них ждут некоторой брутальности».

Эштон начал речь, которую, как я была уверена, много раз повторял до того, перед множеством девушек, которых он убил. Помимо всего прочего, эта речь была об аристократии, меритократии, лицемерии, технологии, морали, нарушениях оной и его ассоциациях с синим цветом.

– Моя борода на самом деле не просто синяя, она циановая. Циановый символизирует собой букву C в аббревиатуре CMYK – четырехцветной полиграфической модели, которая переводит цифровую суть обратно в физическую. Слово «циановый» происходит от «цианида». Проверь раствор на цианид при помощи сульфата железа, и ты получишь «берлинскую лазурь», первый из современных красителей. Ты это знаешь? – риторически спросил Эштон, хотя я это знала. Глубокий темно-синий цвет, словно «королевский синий», рассматриваемый в полумраке. – Гидроген цианида в газообразном виде – это «Циклон Б», который нацисты использовали в газовых камерах. «Б» означает синильную кислоту, blausäure. – Он выговорил это слово, тщательно воспроизводя немецкий акцент.

Эштон старательно вырабатывал некое ядро внутренней логики, но пытаться следовать этой логике было все равно что искать смысл в спаме. Я то слушала его речь, то переставала слушать. Сквозь окно увидела человека, направляющегося к дому. Он был одет в коричневую униформу и держал в руках большую картонную коробку. Доставка UPS. Моя модель корабля.

Доставщик остановился в нескольких футах от узкого окошка, и прямоугольник солнечного света, лежавший на полу, исчез, но Эштон продолжал говорить. Я пыталась поймать взгляд курьера, я хотела, чтобы он прочитал ужас у меня на лице.

– В моем королевстве, – разглагольствовал Эштон, – такие преступления, как твое, караются смертью. Если ты хочешь наслаждаться моим богатством, не делая ничего, ты с тем же успехом можешь быть неодушевленным предметом.

Доставщик вообще не увидел ужас на моем лице. Он просто улыбнулся и жестом показал, что принес посылку. Повернул ручку. И дверь… просто отворилась. Доставка день в день, deus ex machina[7].