Следовать означает делать определенные шаги. Уже первый шаг, который следует призыву, отделяет последовавшего от его предыдущего существования. Так призыв следовать немедленно сотворяет новую ситуацию. Оставаться в прежнем положении и следовать Христу — вещи взаимоисключающиеся, и это ясно, прежде всего.
Сборщик податей должен оставить таможню, Петр — свои сети, чтобы пойти за Иисусом. Это, по нашим представлениям, и тогда должно было случиться как-то непременно иначе. Иисус, скажем, дал сборщику податей новое познание Бога, приводящее к оставлению старого бытия. Если бы Иисус не был вочеловечившимся Сыном Божьим, такое было бы возможно. Но поскольку Иисус есть Христос, то должно быть сразу ясно, что Его слово — не учение, но новопретворенное бытие. И нужно действительно идти с Иисусом. Кого Он призвал, тому этим сказано, что одна единственная возможность веры в Иисуса для него состоит именно в том, что он все оставляет и идет с вочеловечившимся Сыном Божьим.
С первым же шагом последовавший поставлен в ситуацию, сопряженную с возможностью веры. Если он не последует, останется позади, то веровать не научится. Тот, кто призван, должен из положения, в котором мог и не верить, стать в положение, в котором перво-наперво способен уверовать. Сам по себе этот шаг никоим образом не несет никакой программной ценности, он всецело оправдывается только достижением единения с Иисусом Христом. Пока Левий сидит у сбора податей или Петр остается при сетях, они могут добросовестно и исправно делать свое дело, им вольно иметь старые или новые понятия о Боге, но если они хотят научиться вере в Бога, то они должны следовать вочеловечившемуся Сыну Божию, идти с Ним.
А до этого было иначе. Они могли тихо и безвестно жить себе в своей стране, занимаясь своим делом, исполняя закон и ожидая Мессию. Но теперь Он был здесь, и призыв Его прозвучал. Теперь нечего верить тихой жизни, проводимой в ожидании, но — идти с Ним, следуя Ему. Теперь Его призыв следовать за Ним порывает все связи во имя единственной связи с Иисусом Христом. Теперь все мосты должны быть разрушены, шаг в бесконечную незащищенность должен быть сделан — для того, чтобы познать, чего требует Иисус, что дает Иисус. Левий, сидевший при сборе податей, вполне мог бы воспринять Иисуса как помощника в любой нужде, но он не познал бы Его как Господа. Которому надо вручить свою жизнь; он не научился бы вере. Должна была возникнуть ситуация, в которой стало бы возможно уверовать в Иисуса, вочеловечившегося Сына Божия, невозможная ситуация, в которой все упирается в одно, а именно — в слово Христа. Петр должен был сойти с корабля на волны, чтобы через свое бессилие познать всесилие своего Господа. Если бы он не сошел, то не узнал бы, как уверовать. Полностью невозможная, с этической точки зрения совершенно безответственная, ситуация на волнующемся море должна выявить, как можно уверовать. Путь к вере ведет через повиновение призыву Христа. Шаг истребован, иначе призыв Христа, уйдет в пустоту, и все мнимые следования, лишенные этого шага, к которому зовет Иисус, станут обманчивыми грезами.
Велика опасность, сопряженная с отличением ситуации, в которой можно уверовать, от такой, в которой уверовать нельзя. При этом должно быть совершенно ясно, что, во-первых, в ситуации как таковой никогда не выявлено, к какому роду она принадлежит. Только призыв Иисуса Христа делает ее той ситуацией, в которой можно уверовать. Во-вторых, ситуация, в которой можно уверовать, никогда не исходит от людей. Следование не есть человеческое предложение. Только призыв творит ситуацию. В-третьих, эта ситуация никогда не содержит в себе какой- либо самоценности. Она имеет оправдание только в призыве. Наконец и главным образом — есть также ситуация, в которой можно уверовать, но которая сама становится возможной лишь в вере.
Понятие ситуации, в которой возможно уверовать, есть только описание положения вещей, в котором два следующих высказывания имеют равную силу: Только верующий повинуется и только повинующийся верует.
Будет тягчайшей утратой верности Библии, если мы первое высказывание оставляем без второго. Только верующий повинуется — это мы способны понять. Послушание присуще вере, как хороший плод хорошему дереву, говорим мы тогда. Сначала вера, потом повиновение. При этом следовало бы только указать, что оправдывает одна лишь вера, а не дело послушания, что есть, конечно, необходимая и неопровержимая предпосылка для всего последующего. Но если бы было дано временное определение, что сначала нужно уверовать и затем следует послушание, то вера и послушание были бы взаиморазведены, и оставался бы открытым один в высшей степени практичный вопрос: когда же надлежит наступить послушанию. Послушание будет отделено от веры. Ведь вера и послушание должны быть, очевидно, разделены во имя оправдания, но это разделение никогда не должно отменять единства обоих, которое состоит в том, что вера существует только в послушании и никогда без него, что вера является верой только на деле — в послушании.
Чтобы послушание как следствие веры не имело переносного значения, чтобы указать на неразрешимое единство веры и послушания, нужно, очевидно, одно высказывание «только верующий повинуется» сопоставить с другим — «только повинующийся верует». Если в первом вера есть предпосылка для послушания, то во втором послушание является предпосылкой веры. И как послушание может быть названо следствием веры, так же точно следует назвать его и предпосылкой веры.
Верует только послушный. Следует повиноваться одному конкретному повелению и этим уверовать. Чтобы вера не стала набожным самообманом, даровой милостью, нужно сделать первый шаг послушания. Это содержится в первом шаге. Он качественно отличается от всех последующих. Первый шаг к послушанию должен был увести Петра от сетей, с корабля, а юношу увести от богатства. Только в этом новом состоянии, творимом послушанием, и можно уверовать.
Этот первый шаг лишь вначале можно расценить как внешний показной жест, состоящий в обмене одного способа существования на другой. Этот шаг может сделать каждый. Человек в этом свободен. Это дело внутри justitia civilis, где человек свободен. Петр может не обратиться в веру, но бросить свои сети он может. Если идти из содержания Евангелий, то видно, что уже с первым шагом требуется дело, которое отражается на всей целокупности жизни. Римская Церковь допускала такой шаг только как исключительную возможность для монашества, в то время как для остальных верующих хватало готовности, безусловно, подчиняться Церкви и ее заповедям. В лютеровских сочинениях о вероисповедании также самым серьезным образом признается важность первого шага: после того, как в основе устранена опасность синергетического недоразумения, можно и должно освободит пространство для первого зримого деяния, которое требуется для веры, — это шаг к Церкви, в которой проповедуется слово спасения. Это должен быть совершенно свободный шаг. Приди в Церковь! ты можешь это в силу твоей человеческой свободы. Ты можешь в воскресенье оставить дом и идти на проповедь. Если ты не делаешь этого, ты самовольно исключаешь себя из того пространства, где можно уверовать. В лютеровских писаниях о вероисповедании заверяется тем самым, что известна ситуация, при которой можно уверовать, равно как и такая, при которой вера невозможна. Хотя это познание остается сокрытым, почти стыдящимся вида самого себя, оно, однако, присутствует именно как одно и то же понимание значения первого шага как внешнего поступка.
Если это познание неуязвимо, тогда, во-вторых, следует сказать, что этот первый шаг как чисто внешний поступок есть и остается мертвым плодом закона, каковой сам по себе никогда не ведет ко Христу. Новое бытие, выразившись лишь во внешнем поведении, останется старым; это будет в лучшем случае некое новое жизненное установление, новый стиль жизни, который не имеет ничего общего с новой жизнью со Христом. Пьяница, бросающий пить, богач, раздающий деньги, становятся через такие поступки свободными от вина и денег, но не от самих себя. Каждый из них останется всецело при себе самом, возможно, ближе, чем прежде, к себе самому; он целиком останется среди требований, определяемых трудами умирающей старой жизни. Хотя дело должно быть сделано, само по себе оно, однако, не выводит из смерти, непослушания, безбожия. В случае если мы поймем наш первый шаг как предпосылку к обретению благодати, веры, то мы этим уже совершенно отрезаны от благодати. При этом во внешнее поведение включается, все, что мы можем назвать образом мыслей, благими намерениями, все, что Римская Церковь называет facere quod in se est. Если мы делаем первый шаг с намерением поставить себя в ситуацию возможного обретения веры и при этом возможность обретения веры остается ничем иным, как поведением, как новой жизненной возможностью нашего старого бытия, к тому же ложно понятой, — мы остаемся в безверии.
