Некоторые кооператоры, ценя в собаках красоту, обзаводились сеттерами, будто только что сошедшими с живописных картин, изображающих королевскую охоту.
По больше всего в поселке было пустобрехов, беспородных дворняжек, своим беспричинным надоедливым тявканьем отравлявших часы ночного отдыха галаховцев.
Короче говоря, в собаководческих делах кооператива царила полная неразбериха. И правление решило навести порядок. Договорились о таких мерах:
а) вступивший в кооператив обязан завести настоящую сторожевую собаку;
б) собака должна содержаться на крепкой привязи, предпочтительно на железной цепи;
в) во избежание беспородного смешивания подбор пар для вязок следует проводить по согласованию со специальным уполномоченным правления.
Поставив, таким образом, систему сторожевой охраны на строго научную основу, правление позаботилось и о том, чтобы можно было обзавестись самими сторожами. По предложению Канюки решили внедрять в поселке породу кавказских овчарок.
Ученые-кинологи дают высокую оценку этой пастушьей собаке, отмечая ее выносливость, неприхотливость и, что особенно важно, природную злобность, недоверчивость к посторонним. Матвей ученых трудов, конечно, не читал, но зато не раз видел степных овчарок в действии. Они отважно разгоняли волчьи стаи, а зазевавшихся не слишком увертливых серых разбойников рвали в клочья. Они не подпускали к овечьей отаре ни пешего, ни конного, если тот был чужаком. Они славились кристальной, как сама совесть, неподкупностью, их нельзя было улестить ни добреньким словом, ни жирным куском баранины.
Посланец кооператива съездил в не столь уж отдаленный Дагестан и привез собранных по горным аулам щенков. Климат Галаховки пришелся им по вкусу, они повзрослели, и теперь от одной пары ожидалось потомство. На него-то и рассчитывал Канюка, пообещав Корабельщику настоящего сторожа.
— Так что можешь, Мизандронцев, рассчитывать на щенка, — еще раз повторил председатель и распрощался.
Он спешил на почту отправить посылку. Непутевый Ромка нашелся. Оказалось, он укатил в Сталинград, околачивался там без дела, пробавляясь случайными заработками, а теперь вот устроился в ФЗУ при тракторном. И написал домой.
Обрадованная Агния Леонидовна слала сыну белье и одежду.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
об имущих и неимущих
Трудно сказать, на каком конкретном историческом отрезке времени произошло деление человечества на две четко обозначенные группы: а) имущих и б) неимущих. И стоит ли вообще забираться в далекие исторические дебри, чтобы провести более или менее точное социальное расслоение наиболее активной части членов ЖСК «Лето»? По-видимому, экскурс в очень далекое прошлое для этой цели нам не понадобится.
Мы можем, например, с полной уверенностью отнести к группе «б» художника Аввакума Хлабудского. Больше того: его крайне стесненные материальные обстоятельства позволяют утверждать, что он занимал в кооперативе едва ли не самую последнюю ступень социальной лестницы. Во всяком случае, когда в минуты просветления (а такие минуты бывали у него) бывшие однокашники Хлабудского по Художественному училищу спрашивали его:
— Ну как, Аввакум, бедствуешь?
Он обычно отвечал:
— Бедствую.
Прямой, откровенный ответ, без всякого лукавства.
Бедствовал не только он, но и огородник Фаддей Скурихин, во всяком случае на данном этапе нашего повествования. Перебиваясь с хлеба на воду, жила Кошатница, тратившая на собственное и своих мурлыкающих любимиц пропитание жалкие крохи, сохранившиеся от когда-то богатого мужнина и отцовского наследства.
Они вот и им подобные из разряда неимущих и бедствующих льнули к кооперативу, не имея перед собой никакой отчетливой перспективы. Завтра виделось им словно в тумане. Привлеченные сильными, деятельными личностями — Теоретиком, Канюкой, Лупоглазым, они слепо верили в удачу, на что-то надеялись… Даже те из них, кто в недалеком прошлом пользовался определенными привилегиями, не могли представить себе, каким именно образом они вернут их и что им для этого придется сделать. Они лишь инстинктивно чувствовали: затеяна большая игра, и надо быть последним дураком, чтобы отказаться от возможности сорвать в этой игре свой солидный куш.
Матвей Канюка и Лупоглазый пришли в кооператив, выражаясь фигурально, порядочно общипанными. Из цепких объятий закона они вырвались чудом. Груз их прегрешений был настолько велик, что вырваться можно было, только не оглядываясь назад, безжалостно обрубая все путы, связывавшие их с прежней жизнью. Так они и поступили. Обрели свободу, но слишком дорогой ценой, оказавшись снова на вольном житье-бытье в чем мать родила. Впрочем, не следует принимать это выражение дословно, буква в букву. Канюка и Лупоглазый имели, конечно, приличную одежонку и кое-что в загашнике. Охотникам до деталей поясним, что так называется верхняя кромка мужских штанов. И что существовал раньше на Руси обычай прятать от лихого глаза за эту верхнюю кромку кошель со сбережениями. Вступив в кооператив и имея малую толику деньжат в загашнике, Канюка и Лупоглазый ставили своей целью приумножить их. Так что в графу неимущих эти двое явно не подходили. У них была определенная цель, и они твердо знали, как ее можно достичь.
Ну а Мизандронцев, тихий старичок по прозвищу Корабельщик, что он за птица? Одряхлевший глухарь, покинувший шумное токовище, чтобы в мирном одиночестве доживать свой недолгий век? Или притаившийся до поры до времени лесной разбойник, разоритель гнезд, хищный ястреб, готовый в любую минуту покинуть скрытое убежище и вонзить острые когти в очередную беззащитную жертву? Не желая разочаровывать любознательного читателя, автор все же сильно сомневается, можно ли дать на эти вопросы односложный ответ. Слишком уж прямолинейно они поставлены.
В нескольких словах не расскажешь, что за человек Мизандронцев. Да и можно ли верить одним словам? Будет гораздо правильнее, если мы предпримем не столь далекое путешествие по Волге. В срединном ее течении, чуть повыше Саратова, на левом, отлогом берегу еще в незапамятные времена великая русская река образовала большой и глубокий залив. Узкая песчаная коса отделяет его от основного русла и дает надежное убежище застигнутым свирепым штормом караванам судов, спасает корабли от губительных весенних ледоходов. В заливе расположены и судоремонтные базы. Это и есть знаменитый Обалаковский затон, известный каждому волгарю. Гнездо, где оперился Корабельщик.
…Ранняя холодная весна с пронизывающими ветрами, утренними заморозками, внезапными оттепелями. Потемневшие от весеннего солнца льды Волги еще недвижимы, лишь кое-где видны небольшие промоины. Пустынна покрытая ледяным панцирем речная гладь. А здесь, в затоне, уже кипит жизнь.
Дымят очнувшиеся от зимней спячки катера и буксиры — идет опробование котлов и машин. Под громкое уханье артельщиков скрипят лебедки и пузатые баржи, барки и дощаники медленно выползают на песчаный берег. Другие уже водружены на деревянные клетки, и вокруг них снуют плотники, конопатчики, маляры. В огромных, врытых прямо в землю железных баках варятся смола и краски. Сверкают на солнце остро отточенные топоры и пилы, белоснежные стружки падают на мокрую землю, широкой струей летят опилки.
— С огнем, дьяволы, будьте осторожнее! — раздается чей-то окрик. — По миру меня пустить хотите?
Двое рабочих поднимаются по шаткому настилу на борт баржи с грузом железных скоб. Тонкие доски так и пляшут, так и танцуют. Неловкое движение — и скобы из одного ящика сыплются на землю.
— Собрать все до единой! — гремит тот же голос. — Чтобы ни одна скоба не пропала! Иначе в первую же получку — вычет!
Рабочие послушно прыгают с настила, собирают оброненные скобы в картузы и на глазах хозяина ссыпают в ящик.
Хозяин — Мизандронцев.
Иногда его голос становится мягким, даже заискивающим.
— Вы уж, ребята, постарайтесь, — говорит он мастерам, ремонтирующим паровой тягач. — Спустите посудину в пятницу на воду — за мной магарыч!
