И вдруг я очутилась вместе со всем семейством на буссарделевском балконе. Но не в первом ряду, от перил меня отделяла могучая мамина спина, могучие ее бедра. Все главные действующие лица перевесились через балюстраду. Удивительно, как это она еще выдерживает такую тяжесть! Как это они все не рухнут вниз, держась друг за друга, как girls из мюзик-холла. Ничего подобного не произошло, они благополучно стояли на балконе, бок о бок, с видом людей, которым до всего есть дело. Напрасно я искала между их спинами просвет. Как, скажите на милость, могла я видеть то, что происходит там, внизу? Я знала, что там, по глубокой расселине улицы, проходит кортеж, до смешного уменьшенный расстоянием, - это какая-то знаменитость возвращалась из путешествия. Между buildings* {здания - англ.} порхали конфетти, которые разбрасывали по пути следования кортежа. Крохотные кусочки бумаги, проносясь над моей головой, залетали в дом. Я хотела было подняться в свою комнату, чтобы поймать несколько конфетти, но тут я заметила, что это вовсе не конфетти, а голубиный помет. Придравшись к этому обстоятельству, я выскочила на лестницу. Я спустилась, не касаясь ступеней, просто опиралась рукой на перила и перепрыгивала с площадки на площадку. Я так всегда делала. Внизу прогрохотал трамвай. Я прыгнула и очутилась в трамвае. Я была босиком, но никто этого не заметил, я держалась в воздухе, примерно на расстоянии нескольких дюймов от пола. Когда трамвай вошел в туннель Тайн Пике, я увидела вдали светящуюся полукруглую арку. По мере тоги как она росла, я поднималась все выше над решётчатым настилом. Поэтому других пассажиров трясло, а меня нет. Когда трамвай вышел из туннеля на самой вершине Сан-Франциско, моя голова уже касалась потолка. Мне нравилось смотреть отсюда на город. Я видела все разом: и мой Президио, и мои пляжи на океанском побережье, и мое бунгало в горах.
Труба его дымит прямо у края дороги, там, где сходятся две белые, словно мраморные, стенки, наваленные снегоочистителем. Голова моя все сильнее и сильнее стукается о потолок трамвая, как теннисный мяч, который резким ударом послали в угол. Вот-вот я пробью крышу. Скорее, скорее прижаться к этой груди, к выемке этого плеча. Кожа на плече чересчур горячая и жжет мне щеку... Бум, бум, бум, стукаюсь я головой...
Я с трудом проснулась. Кровь пульсировала в висках; меня лихорадило; щека, прижатая к голой руке, горела огнем. Слава богу, хоть половина ночи прошла. Я так боялась бессонницы. Я зажгла свет. Без четверти двенадцать. Проспала я всего полчаса...
Не надо тушить свет. Не надо пытаться вернуть сон. Сон убежит от меня. А лихорадка, она меня не оставит; поведет меня куда ей заблагорассудится, через этот полусон, полубдение, удвоившее силу кошмаров. Я встала с постели; мне захотелось обмыть лицо холодной водой. Будь я еще американкой, я могла бы взять из холодильника в моей кухоньке большой стакан апельсинового или грейпфрутового сока, который я обычно ставила охлаждаться. Иной раз сок сверху замерзал. Мне нравилось грызть эту тоненькую корочку, этот фруктовый ледок.
За неимением сока в моем распоряжении было одно лишь средство, равно пригодное и для питья и для умывания: вода из-под крана.
В свое время мне запрещали пить воду из-под крана; может быть, поэтому она казалась мне гораздо вкуснее, чем кипяченая. Конечно, я могла бы позвонить, сказать, чтобы мне принесли виши или какой-нибудь настой: было совсем еще не поздно. Но одна мысль, что придется снова видеть их лица, пусть даже на звонок явится слуга... Нет, вода из-под крана. Но для того, чтобы она стала холоднее, надо сначала ее спустить. Придется ждать, пока она подымится в мою комнату, пока пройдет через все этажи этого солидного здания. И вновь я физически ощутила размеры, запутанное расположение родимого муравейника.
Вода еще недостаточно охладилась. Вот идет та, что застоялась на втором этаже, вот эта с первого; в эти часы воды в особняке расходуется мало: наша семья посвящает водным процедурам лишь утро, да и то без особого пыла. Еще минута терпения, и я дождусь живой воды, той, что течет в подземных трубах за пределами нашего жилища, дождусь не буссарделевской воды.
Наконец я большими глотками выпила стакан воды. И приняла таблетку. Она осталась у меня еще от Америки. Мне приятно было думать, что во Франции нет таких лекарств, действительно великолепных. Тамошние патентованные средства выше всех похвал. Взять их кремы против веснушек - действуют чудесно. И в них даже нет ни капли жира. Нечто вроде эмульсии, алюминиево-серебристой пены. Совершенно справедливо утверждают, что эти средства смягчают кожу и не приносят никакого вреда. В Америке не редкость встретить в группе school-girls из самых шикарных девицу, которая расхаживает с ослепительно белым носом. Вид у нее такой, словно она приклеила на переносицу кусочек бумаги или нацепила для карнавала приставной нос. Вот что действительно удивительно в Америке: полное отсутствие всякого ложного стыда, эта откровенная бравада.
Таблетка подействовала не сразу. Я подошла к окну. Потушила свет, чтобы лучше видеть парк. Луны не было, но сквозь затягивавшую ее дымку просачивалось слабое сияние, заливавшее все вокруг таинственным светом. Просторная лужайка казалась отсюда вогнутой, как чаша, и ничто не нарушало ее однообразия, кроме холмика посредине, там, где подымалась купа каштанов. Ветви их цеплялись за туманную дымку, и мне почудилось, что именно эта стайка деревьев приподымает и держит на весу ковер газона, а он тянется во все стороны и колышется, как драпировка. С самого детства я мечтала очутиться в парке, окутанном вечерним сумраком, когда гуляющие уже разошлись по домам, и побродить здесь в одиночестве. Туда можно было попасть через наш собственный сад, но парк Монсо запирали сразу же, как только начинало темнеть, да, кроме того, я боялась сторожей, регулярно делавших обход, особенно одного, с мрачной физиономией, который, как я знала, живет в старинном павильоне.
Сотни раз мне рассказывали историю парка. История его связана с историей нашей семьи, поскольку в 1852 году при конфискации имущества Орлеанского дома его земли в Монсо перешли частью в распоряжение города, частью банкиру Перейре, и тот увидел, что над некоторыми его участками господствуют земли От-Руля, принадлежавшие братьям Буссардель. Этот немаловажный эпизод положил начало их обогащению, и с помощью обменных операций нашей семье был уступлен тот самый участок, на котором в один прекрасный день началась постройка особняка. Но все эти подробности я запомнила лишь потому, что мне их вдалбливали в течение многих лет. Меня лично привлекали иные сведения, которые я почерпнула в старинном труде, подписанном самим Кармонтелем и обнаруженном мною в наших семейных архивах. Я перечитывала его десятки раз с неослабным интересом.
