Крутая расправа Евмела со своими родственниками вызвала в Пантикапее брожение. Евмел созвал народ на сходку, произнес на ней речь в оправдание своего поступка, и, говорит Диодор, восстановил В Пантикапее πάτριον πολιτείαν, не прежний образ правления, как обыкновенно толкуют и переводят, а «отцовский» исконный образ правления, т. е. тот строй, который был при Спартокидах и который был нарушен событиями, разыгравшимися после смерти Перисада. Евмел подтвердил те связанные с ателией привилегии, которыми пользовались проживавшие на Боспоре иноземные купцы; он освободил Пантикапей от εισφορά, прямой подати, которая взималась в качестве экстраординарной меры и, очевидно, шла главным образом на покрытие военных расходов, связанных с войной. Все остальное время своего правления Евмел управлял νομίμως в духе установившихся в государстве обычаев. Евмел старался укрепить дружественные связи Боспора с городами Причерноморья. Он оказал услуги Византию, Синопе, Каллатии (см. выше). Для поддержания регулярного судоходства по Черному морю он вел борьбу с теми туземными племенами, которые широко занимались пиратством[45]. За это, говорит Диодор, Евмела прославляли не только в его государстве, но и во всем мире, «так как купцы разблаговестили повсюду о его благородстве». Он присоединил к Боспору значительную часть соседней с ним территории, занятой туземными племенами. Евмел задумывал покорить даже все племена, обитавшие по берегам Черного моря — явное, конечно, преувеличение — и, может быть, замечает Диодор, привел бы свое намерение в исполнение, если бы этому не помешала его внезапная и преждевременная смерть.

Очевидно, Евмел решил раз навсегда покончить с существовавшей на Боспоре «династической» системой правления, стать единоличным правителем. Объявил ли себя Евмел таковым, точнее сказать, принял ли он царский титул, неизвестно. Время для этого было, во всяком случае, подходящее. Вспомним, что в 306 г. приняли царский титул диадохи Антигон, Птолемей, Селевк, Лисимах, Кассандр. Конечно, в мировой политике того времени Евмел не мог играть какую-либо роль, да и не стремился к этому. Но что он сыграл крупную роль и на Боспоре и в окружающем его припонтийском мире, в этом сомневаться не приходится.

К началу III в. процесс формирования Боспорского государства, ставшего отныне царством, должен считаться завершенным. Престиж Спартокидов настолько возрос и упрочился, что и Афины теперь величают сына и преемника Евмела, Спартока, царем, его царство — державой (άρχή)[46]. На самом Боспоре новая титулатура его правителей не выдерживается, однако, со строгою последовательностью. Тот же Спарток в одной пантикапейской надписи (IPE, II, 13) титулуется прежнему архонтом, в другой пантикапейской надписи (IPE, II, 14) к его, имени присоединяется βασιλεύων, в двух фанагорийских надписях он называется άρχων καί βασιλεύων. То же самое нужно сказать и о титулатуре преемника Спартока, Перисада, вступившего на престол в 284 г., который в пантикапейской надписи (IPE, II, 15) титулуется по-старому: архонт Боспора и Феодосии, царь синдов, всех меотов и фатеев. В пантикапейских надписях, упоминающих Перисада I (IPE, II, 16, 17, 18, ср. 308), он титулуется уже просто βασιλεύων[47]. Точно также на пантикапейских монетах поздних Спартокидов, царствовавших в течение второй половины III и во II в., они уже регулярно титулуются царями[48]. Но эти Спартокиды-цари были куда слабее своих предшественников, Спартокидов-архонтов. Стало постепенно увядать и Боспорское царство. О причинах, обусловивших его увядание, мною было достаточно сказано в особом этюде[49].

Боспор завязал торговые сношения о Афинами уже со второй половины VΙ в. За это говорит факт нахождения в архаическом некрополе Пантикапея аттических чернофигурных сосудов, в том числе прекрасной панафинейской амфоры конца VI в.[50] На это же указывает и найденная в Афинах чернофигурная чаша, относимая к последним годам господства в Афинах Писистратидов, на которой изображены, между прочим, стрелки с боевыми секирами, одетые в типичный скифский костюм, — ясное указание на то, что уже тогда скифы были знакомы афинянам не по слухам только, а воочию. Это ведет к предположению, что, может быть, скифы служили у Писистратидов в числе наемников, попадать же они в Афины могли скорее всего из северного Причерноморья[51]. Позднее, в V и в первой половине IV в., в Афинах «скифами» назывались государственные рабы, несшие полицейские обязанности[52]. Надо полагать, что, помимо рабской силы, Афины, получали с Боспора уже в V в. и зерновой хлеб, может быть, и не в таком большом количестве, как это было в IV в., — главным поставщиком хлеба в Афины до сицилийской катастрофы служили Сицилия и южная Италия[53]. После этой катастрофы вопрос о регулярном снабжении хлебом стал чрезвычайно острым, и взоры афинского правительства естественно должны были обратиться на Боспор, с которым с тех пор и завязываются постоянные торговые связи.

Возможно, впрочем, что уже Перикл положил этому начало во время своей так наз. Понтийской экспедиции[54]. Хотя Плутарх (Перикл, 20), только один и сообщающий о ней, отмечает пребывание Перикла лишь на южном побережье Черного моря, но более чем вероятно, что он тогда же посетил и северное Причерноморье и в таком случае, конечно, не миновал и Боспора, где тогда правили или последние Археанактиды, или первый Спартокид. Что при них Боспор состоял в торговых сношениях с Афинами, доказывают найденные в архаическом некрополе Пантикапея аттические краснофигурные сосуды ранних стилей (Rostowzew, ук. соч.).

В праве ли мы, однако, из неоспариваемого и мною предположения о том, что Перикл во время Понтийской экспедиции посетил северное Причерноморье, делать те выводы, которые с давних пор прочно вошли в научный обиход? Первый вывод состоит в том, что тогда некоторые города северного Причерноморья, в том числе и Нимфей, вошли в состав первого афинского морского союза. Это заключение выводится на основании, в буквальном смысле, жалких остатков одной, двух, трех начальных букв во фрагментах списков дани афинских, союзников. В этих остатках Ульрих Кёлер и за ним Бузольт усмотрели начальные буквы названий некоторых севернопричерноморских городов и дополнили их в таком виде (IG, I², 63, 190–208, ср. Minns, Scythians and Greeks, 639, 2); Νύ[μφαιον], Ό[λβία], Τ[ύρας], Τα[μυράκε], Κα[ρκινε], Κιμ[μερ…], Πατ[ρασύς]. Hiller von Gaertingen, переиздавая эти остатки, с полным правом поставил при каждом из восстановлений вопросительный знак и все их назвал dubia. Действительно, не с одной только формальной стороны, но и по существу дела они вызывают сильные сомнения. Первый афинский морской союз охватывал собою, как известно, большую часть островных и береговых городов Эгейского моря, некоторые города на Геллеспонте, Пропонтиде и на Фракийском побережья, в соответствии с чем союзные города и были распределены по пяти округам: ионийский, геллеспонтский, фракийский, карийский, островной[55]. Ни одного причерноморского города мы не находим в списках дани; и если бы те из городов северного Причерноморья, имена которых были восстановлены и приведены выше, действительно состояли членами союза, то к какому округу они могли бы быть отнесены? Дункер (ук. соч., 546⁴), предвидевший, очевидно, этот вопрос, пробовал дать на него ответ в том смысле, что все вообще понтийские города могли быть «отлично» отнесены к Геллеспонтскому округу, но это «отлично» оправдалось бы лишь в том случае, если бы мы могли найти в списках этого округа хоть один город, не только понтийский, но и вообще к Геллеспонту не принадлежащий. Далее, первоначальная цель основания союза хорошо известна: предвиделась возможность возобновления борьбы с персами, которая могла протекать только в пределах бассейна Эгейского моря. Допуская, что с течением времени, по мере роста империалистической политики Афин, у них явилось стремление включить в число членов союза города, лежавшие за пределами Эгейского бассейна в широком смысле, чем они могли руководствоваться, привлекая в союз далеко расположенные от сферы их влияния города северного Причерноморья, и к тому же в ту пору города вряд ли значительные, какими были тогда и Тира, и Ольвия, и Нимфей, не говоря уже о Киммерике и ему подобных? Смущает и размер фороса, какой должны были вносить эти города в союзную, resp. афинскую, казну. Платить по таланту Ольвии, по два таланта Тире и Нимфею вряд ли было по силам[56]. По всем этим соображениям, думается мне, принадлежность каких-либо городов северного Причерноморья к афинскому морскому союзу должна оставаться под большим вопросом, и пока на него приходится дать ответ отрицательный[57]. И это даже несмотря на то, что у нас имеется свидетельство Гарпократиона, которое, казалось бы, должно служить непреложным доказательством того, что Нимфей, по крайней мере, членом афинского морского союза состоял.