Целый ряд обломков имеет контуры, не совпадающие вполне ни с одним из описанных типов, а представляющие формы переходные. Особенно часты формы, представляющие переход от типа 1-го к типу 2-му; примером может служить обломок № 529 (рис. 45, 3). Встречаются также формы переходные от типа 1-го к типу 3-му.

Значительно реже, чем горшок, встречаются сосуды других форм: здесь каждый тип представлен уже только отдельными обломками. Более других распространены расширяющиеся кверху чашки. Каждый из наших обломков чашек принадлежит, в сущности, новой форме; в значительной степени условно мы можем выделить два основных типа: тип чашки со слабо выпуклыми стенками и слегка отогнутым наружу краем (тип 4-й; см. рис. 48, 1) и тип чашки с прямыми стенками; край чашки этого типа иногда загибается внутрь (тип 5-й; рис. 48, 2).

Из всех принадлежащих чашкам обломков только один — № 61 — имеет орнаментацию, при этом очень своеобразную: стенки в большей своей части покрыты сеткой, образованной пересекающимися крест-накрест линиями, исполненными каким-то зубчатым штампом (см. рис. 49, 11). Все остальные экземпляры не украшены ничем. Некоторые чашки характеризуются выделкой исключительно грубой и небрежной даже при сравнении их со всеми типами горшков; пример — № 275, см. рис. 48, 2.

Последняя восстанавливающаяся у нас полностью форма (тип 6-й) — сосудик цилиндрической формы с плоским дном. Эта форма представлена у нас одним обломком № 273 крайне грубой работы (рис. 48, 3). Характеристику форм сосудов следует еще дополнить указанием на найденные обломки крышек, совершенно аналогичных по глине и выделке вышеописанным обломкам. Этими крышками закрывались, очевидно, некоторые из горшков, особенно горшки типа 3-го.

Как я уже упоминала, местная керамика, вылепленная! от руки из грубой глины, встречается в городищах нижнего Дона в течение всего периода их существования: и в эпоху, предшествующую греческой колонизации северного Причерноморья, и в течение всей античной эпохи, и еще много позже. В связи с этим интересно представить себе, в каком отношении находится местная керамика Елисаветовского городища к группам, предшествующим и последующим, то есть, с одной стороны, к керамике, поселений, существовавших в области нижнего Дона в догреческую эпоху, с другой — к местной керамике римского времени[237]. Обе названные группы имеют и черты сходства, и черты различия по отношению к елисаветовской керамике; но как оценивать эти моменты сходства и различил, какое значение им придавать? Иначе говоря, следует ли представлять себе эти три группы как продолжающие друг друга, как три периода существования одной общей группы, или различия таковы, что следует усматривать здесь три самостоятельные группы, производителями которых были различные народности? Поставленный вопрос связан, таким образом, с общей проблемой судеб местного населения северного Причерноморья и с проблемой о том, следует ли те изменения, которые мы можем уловить в жизни этого населения в известные периоды, приписывать появлению здесь новых пришлых народностей, или в основе здесь одно население, переживающее различные стадии своего общественно-экономического развития.

Соотношения между данной группой и местной донской керамикой римского времени я пока касаться не буду — для этого должна быть проделана большая специальная работа по изучению городищ римской эпохи, в настоящее время едва начатая. Я остановлюсь поэтому только на вопросе о связи между елисаветовской керамикой и ближайшей предшествующей ей группой керамики «кобяковской культуры II».

Вопрос этот был уже поставлен А.А. Миллером, посвятившим интересующей нас группе несколько страниц в отчете о разведочных работах в Елисаветовском городище в 1927 г.[238] «Вопрос о более точной формулировке может быть выражен так, — пишет он в вводных словах к отчету: — есть ли в Елисаветовском городище доскифская кобяковская культура II и не преобразуется ли она в те туземные формы, которые уже сопутствуют датируемым греческим изделиям?»[239]

Добытый экспедицией 1927 г. материал по самому своему характеру не дал возможности окончательно разрешить поставленный вопрос. По поводу первой части этого вопроса — о существовании в Елисаветовском городище кобяковской культуры II, А.А. Миллер отмечает находку ряда обломков с лощеными поверхностями, «что весьма сближает их (как и по керамическому тесту) с соответствующим материалом культуры II Кобякова городища».

Осторожность в формулировках А.А. Миллера по данному вопросу всецело объясняется характером материала, не включающего ни обломков, позволяющих реконструировать форму сосуда, ни обломков с орнаментальными украшениями. Все указанные обломки, равно как и обломки сосудов еще более ранних, сопоставляемых А.А. Миллером с кобяковской культурой I, были найдены ниже того уровня, из какого идут в сколько-нибудь значительном количестве находки греческой привозной керамики. Таким образом, первая часть поставленного вопроса должна была, по-видимому, решаться положительно. Что касается второй его части, т. е. того, не преобразуется ли кобяковская культура II в те туземные формы, которые уже сопутствуют датируемым греческим изделиям, то здесь А.А. Миллер склоняется к решению отрицательному. Отмечая выражающееся в основном типе и пропорциях сходство главного елисаветовского типа — горшка с отогнутым венчиком — с аналогичной формой в кобяковских культурах I и II, он в то же время считает, что этим сходство и ограничивается, и перечисляет целый ряд признаков, не совпадающих в группах «скифских» и «доскифских», признаков, которым он придает значение принципиальное.

Экспедицией 1928 г. был добыт гораздо более показательный материал, позволяющий отчасти дополнить, отчасти изменить высказанные А.А. Миллером положения.

Если сравнить типичный экземпляр кобяковской культуры II с теми сосудами, которые приходится считать наиболее характерными и наиболее часто встречающимися среди елисаветовских находок, разница, конечно, бросится в глаза. У кобяковских сосудов несравненно лучше вся выделка, глина лучше обработана, поверхность выровнена и подвергнута характерному «лощению», стенки тоньше. Но при внимательном рассмотрении всех елисаветовских обломков местной керамики мы убеждаемся, что материал этот далеко не однороден и противоположение его кобяковской культуре II не может считаться правильным для всех без исключения экземпляров. Разобраться в этом нам поможет рассмотрение находок в датируемых слоях, т. е. в слоях раскопов I и IV. В нижнем слое мы, прежде всего, должны отметить безусловное присутствие обломков керамики кобяковской культуры II или, во всяком случае, какой-то очень близкой к ней группы. Сходство с кобяковской группой выражается здесь не только в хорошо обработанной, плотной глине и типичном лощении, что наблюдалось уже и у некоторых обломков из находок 1927 г.: здесь мы встречаем и характерные для этой группы профили венчиков (см., напр., рис. 51, 4, 5), и свойственные ей же орнаментальные мотивы (см. рис. 50). Всего в 1928 г. найдено 16 обломков, бесспорно аналогичных кобяковской культуре II; большая их часть найдена в нижнем слое раскопов I и IV, который мы отнесли к концу V — началу IV в. до н. э. Итак, первое наблюдение, которое мы можем сделать на основании находок 1928 г., — что в Елисаветовском городище безусловно имеется керамика, аналогичная керамике кобяковской культуры II, и что эта керамика продолжает существовать здесь и тогда, когда в быту населения Елисаветовского городища начинают играть существенную роль греческие привозные изделия; точнее это время определяется второй половиной V, может быть — началом IV века до н. э.