ИСКУССТВО И РЕЛИГИЯ

1. ПРИМИТИВНЫЙ ИЛИ НАИВНЫЙ ХАРАКТЕР ИСКУССТВА

Из того, что сказано в предыдущей главе, нетрудно сделать вывод, почему искусство предстает как наиболее наивная и примитивная форма духовной деятельности. Взрослому возрасту индивида и полностью развернувшемуся разуму зрелой цивилизации детство человека и человечества кажется пропитанным и одухотворенным дыханием поэзии, витающей в мире, который она себе измыслила и среди которого живет как бы грезя - без сомнения, без критики. Реальный мир не упразднен, но он - не мир науки, которая его проанализировала в его элементах и вновь соединила (как будто бы его можно соединить после того, как он был проанализирован); он также не мир философии, которая материалистически или спиритуалистически идеализировала его, помыслила, свела к мысли (или, что одно и то же, к принципу, благодаря которому он становится мыслимым в своей целостности, универсально и необходимо). Реальный мир - как еще не наполненный теоретическим и практическим скепсисом, посредством которого развивается жизнь, а все еще единый и сродный с самим человеческим духом - здесь смешивается со свободным и спонтанным производством, которым дух непрерывно наполняет сознание, и мало-помалу повинуется закону того производства, благодаря которому субъект всегда оказывается перед самим собой; ребенок находит того же ребенка, что и он, в каждом объекте, который он принимает в свой мир и в свое сердце; и фантазия первобытного человека одухотворяет и очеловечивает природу, с которой он совместно живет и с которой, в силу этого, связан.

2. ПОЭТ И РЕБЕНОК

Воображение, фантазия (или как еще ни называли или ни захотели бы назвать эту наивную форму духа, которая, эмпирически говоря, является примитивной, т.е. принадлежащей первым человеческим эпохам формой, поскольку она предстает перед философом как вечная и вечно повторяющаяся и поэтому имманентная жизни духа форма) - сущность искусства находится именно в этой непосредственной позиции субъекта. Ребенок еще замкнут в самом себе, и его мир - сама его душа, витающая в снах, от которых ее разбудит жизненный опыт. Его избыточное воображение, его непомерная фантазия действуют, служа этому его стремлению все больше расширить свой собственный мир, не выходя из себя. Его душа изливается в действие, как глубоко заметил Фрёбель. Но его действие не вводит его еще в соприкосновение с чуждой его духу реальностью, которая могла бы разбудить его от квази-сна, являющегося (по крайней мере, в глазах взрослого) его опытом, но все-таки творчеством, в котором его свобода не встречает ни ограничений, ни препятствий.

3. ИГРА

Поэтому труд ребенка называется игрой; и он должен быть игрой, если ему должна быть привита вера в собственную мощь и чувство, необходимое каждому человеку, чтобы тот не хотел отказаться от собственной свободы ради измышленных тиранических законов фатальной природы. Поэт тоже играет, грезит и воображает, творя, созидая, трудясь внутри своего мира. Он играет, потому что продукт его труда не является и не должен быть экономически полезным. Искусство, эта божественная бесполезность, - занятие небожителей, у которых нет потребностей, должных удовлетворяться, и для удовлетворения которых им бы следовало прибегать к чему-то чуждому самой их природе. В бескрайнем и все же столь живом и реальном мире ариостовской фантазии никто не найдет ни кусочка хлеба, дабы утолить свой голод, ни капли воды, дабы утолить свою жажду. Человеку, стесненному потребностями, испытавшему суровый закон необходимости, не доставляет наслаждения красота вечных вещей, которые искусство уготовляет для блаженства смертных; и там, где больше бурлит человеческая деятельность, дабы вырвать у природы то, что необходимо человеку для жизни, искусство молчит; и из груди трудящегося не поднимется песнь, чтобы воспеть прекрасный образ, пока душа не отойдет от трудовой одышки и не обретет вновь полную власть над вещами, дабы свободно развернуться в полностью духовном и внутреннем мире.

Итак, поэт играет так же, как и ребенок - освобождаясь от законов объективной реальности и замыкаясь внутри своей души, которая превращается в его объективную реальность (гораздо более обширную, чем первая; и, более того, поистине бесконечную, потому что она тождественна с самой творящей ее субъективной деятельностью). Играет архитектор, стремящийся, по ту сторону утилитарной цели, на которую направлена его конструкция, к некоей своей прекрасной идее, живущей в том самом мире, в котором фантазия художника славит собственную свободу.

4. ЦЕЛЬ ИГРЫ И ТЕЛЕОЛОГИЯ ИСКУССТВА

Но в любом случае игра есть нечто пустое, поверхностное и лишенное цели лишь с точки зрения, чуждой находящемуся в состоянии игры духу, по отношению к которому она всегда труд, как деятельность, сущностная для его целей и, стало быть, необходимая: деятельность, упразднение которой было бы упразднением той жизни, в коей реализуется дух. Характерная черта, свойственная этому труду, - его расхождение с целями так называемой практической жизни, являющейся жизнью, эмпирически понимаемой как активное отношение человека с природой; или жизнью, морально (и, в силу этого, спекулятивно) понимаемой как активное отношение человека с объективным миром ценностей. Труд художника тоже имеет свою цель, но эта цель не влечет художника из самого себя, не открывает ему - чуть было не сказал я! - глаза, чтобы он мог посмотреть вокруг, где находится земля, которую необходимо распахать, где находится человек, который страждет и призывает себе на помощь, - одним словом, где есть экономическое или моральное благо, которое необходимо реализовать. Цель художника, его благо - в глубине его души; это некий не различенный внутри голос, который постоянно шепчет - и хочет звучать громко и быть услышанным; это - смутное чувство, которое волнует ему грудь и не даст успокоиться до тех пор, пока оно не выйдет на свет как что-то оформленное, что имеет свое бытие, свою индивидуальность, свою жизнь; одним словом, сама его творящая душа, которая хочет обладать своей формой и своей речью - первая цель, которую следует достичь; и если бы она не была достигнута, то была бы абсурдна мысль, что кто-то другой мог бы ее не то что достичь, но преследовать - потому, что всякая другая цель предполагает эту (коль скоро верно, что всякая цель принадлежит человеку и что человек является тем, что он есть, - лишь постольку, поскольку он имеет свою форму, свой способ существования, свою индивидуальность).